– Давай не будем об этом, – сказала она, играя
пустым кубком. – Вернемся к более серьезным вопросам. Тем, которые тебе
задавали в свинарнике, выламывая при этом руки в суставах. А как было в
действительности, Лютик? Ты и верно не видел Геральта после вашего бегства с
Яруги? Действительно не знал, что после войны он вернулся на Юг? Был тяжело
ранен, так тяжело, что разошлись даже слухи о его смерти? Ни о чем таком не
знал?
– Не знал. Я много времени провел в Понт Ванисе, при
дворе короля Эстерада Тиссена. А потом у Недамира в Хенгфорсе…
– Не знал… – Чародейка покачала головой,
расстегнула кафтанчик. На шее на черной бархотке загорелась усеянная
бриллиантами обсидиановая звезда. – Ты не знал о том, что, оправившись от
ран, Геральт поехал в Заречье? И не догадываешься, кого он там искал?
– Догадываюсь. Но вот нашел ли, не знаю.
– Не знаешь, – повторила она. – Ты, который,
как правило, знаешь обо всем и обо всем поешь. Даже о таких интимных материях,
как чьи-то чувства. Под Блеобхерисом я наслушалась твоих баллад, Лютик.
Несколько вполне приличных строчек ты посвятил моей особе.
– У поэзии, – проворчал Лютик, рассматривая
цыпленка, – свои законы. Никто не должен чувствовать себя обойденным и
обиженным…
– «Волосы как вороново крыло, как ночная буря… –
процитировала Йеннифэр с преувеличенной напыщенностью, – а в глазах
затаились фиолетовые молнии…» Так и было?
– Такой я тебя запомнил, – чуть улыбнулся
поэт. – Кто вздумает утверждать, что это не соответствует истине, пусть
первым кинет в меня камень.
– Не знаю только, – сжала губы чародейка, –
кто поручил тебе описывать мои внутренние органы. Как там было-то? «Сердце ее
словно украшающий ее шею драгоценный камень, твердое как алмаз и как алмаз
бесчувственное. Сердце – острее, чем обсидиан, режущее, калечущее…» Ты сам
придумал? Или, может… – Ее губы дрогнули, скривились. – …А может,
наслушался чьих-то жалоб и исповедей?
– Хм… – Лютик кашлянул, уклоняясь от опасной
темы. – Скажи мне, Йеннифэр, когда ты последний раз видела Геральта?
– Давно.
– После войны?
– После войны… – Голос Йеннифэр едва заметно
изменился. – Нет, после войны я его не видела. Долгое время… вообще не
видела никого. Ну, ближе к делу, поэт. Меня немного удивляет тот факт, что ты
ничего не знаешь и ни о чем не слышал, и все-таки именно тебя подтягивают на
балке, чтобы раздобыть информацию. Тебя это не обеспокоило?
– Обеспокоило.
– Послушай меня, – резко сказала она, ударив
кубком по столу. – Послушай внимательно. Выброси эту балладу из
репертуара. Не пой ее.
– Ты о…
– Ты прекрасно знаешь, о чем я. Пой о войне с
Нильфгаардом. Пой о Геральте и обо мне, нам ты этим не навредишь, но и не
поможешь. Ничего не исправишь, ничего не ухудшишь. Но о Львенке из Цинтры не
пой.
Она оглянулась, проверяя, не прислушивается ли кто из редких
в этот час посетителей корчмы, подождала, пока убирающая со столов девка не
ушла на кухню.
– Старайся избегать встреч один на один с людьми,
которых не знаешь, – сказала она тихо. – С такими, которые для начала
забывают передать тебе привет от общих знакомых. Усек?
Он удивленно поднял брови. Йеннифэр усмехнулась:
– Привет от Дийкстры, Лютик.
Теперь уже оглянулся бард. Испуганно. Его изумление было,
вероятно, столь явным, а мина столь забавной, что чародейка позволила себе
ехидно усмехнуться.
– Кстати, – шепнула она, перегнувшись через
стол. – Дийкстра ждет доклада. Ты возвращаешься из Вердэна, и Дийкстра
любопытствует, о чем болтают при дворе короля Эрвилла. Он просил передать, что
на этот раз доклад должен быть деловым, детальным и ни в коем случае не
рифмованным. Прозой, Лютик. Прозой.
Поэт, сглотнув, кивнул. Он молчал, раздумывая над вопросом.
Но чародейка упредила его.
– Наступают трудные времена, – сказала она
тихо. – Трудные и опасные. Грядет время перемен. Печально будет стареть,
сознавая, что не сделал ничего такого, чтобы грядущие перемены были бы
переменами к лучшему. Верно?
Он кивнул, откашлялся.
– Йеннифэр!
– Слушаю, поэт.
– А те, в свинарнике… Хотелось бы знать, кто они такие,
чего хотели, кто их настрополил. Ты убила двоих, но в народе болтают, будто вы
ухитряетесь вытянуть информацию даже из покойников.
– А о том, что некромантия запрещена эдиктом Капитула,
в народе не болтают? Успокойся, Лютик. Бандиты наверняка мало чего знали. Тот,
что сбежал… Хм… Вот с ним другое дело.
– Риенс. Он чародей, правда?
– Да. Но не очень умелый.
– Однако же сбежал. Я видел, каким макаром.
Телепортировался, разве нет? Разве это ни о чем не говорит?
– Именно. Говорит. О том, что кто-то ему помог. У
Риенса не было ни времени, ни сил, чтобы отворить висящий в воздухе овальный
портал. Такой телепорт – не фунт изюму. Совершенно ясно, что его открыл кто-то
другой. Кто-то несравненно более сильный. Поэтому я поостереглась за ним
гнаться, не зная, где окажусь. Но послала ему вослед заряд достаточно высокой
температуры. Ему потребуется масса заклинаний и эликсиров, эффективно
залечивающих ожоги, но в любом случае он на некоторое время останется меченым.
– Может, тебе интересно будет узнать, что он
нильфгаардец?
– Думаешь? – Йеннифэр выпрямилась, быстрым
движением вынула из кармана пружинный нож, повертела в руке. –
Нильфгаардские ножи теперь носят многие. Они удобны и сподручны, их можно
спрятать даже за декольте…
– Не в ноже дело. Выспрашивая меня, он воспользовался
словами «битва за Цинтру», «завоевание города» или как-то похоже. Я никогда не
слышал, чтобы кто-нибудь из наших так называл эти события. Для нас это всегда
была резня, не битва. Бойня. Резня в Цинтре. Никто не говорит иначе.
Чародейка подняла руку, внимательно присмотрелась к ногтям.
– Ловко, Лютик. У тебя чуткое ухо.
– Профессиональный перекос.
– Интересно, которую из двух профессий ты имеешь в
виду? – кокетливо улыбнулась она. – Но за информацию благодарю.
Ценная вещь.
– Пусть это будет мой вклад, – ответил он
улыбкой, – мой вклад в перемены к лучшему. Скажи, Йеннифэр, чего ради
Нильфгаард так интересуется Геральтом и девочкой из Цинтры?
