Долго было слышно лишь чавканье, чмоканье да стук
сталкивающихся в горшке деревянных ложек.
– Зараза, – сказал Паулье Дальберг и протяжно
рыгнул. – Я б еще чего съел.
– Я тоже, – поддержала Цири и тоже рыгнула,
восхищенная простецкими манерами краснолюдов.
– Только не каши, – сказал Ксавьер Моран. –
Уже в глотке стоит эта пшенка. Солонина тоже обрыдла.
– Ну так нажрись травы, ежели у тебя такой изячный
скус.
– Иль березу ошкурь зубами. Бобры – вон те этак делают
и живы.
– Бобра б я, пожалуй, съел.
– А я – рыбки, – размечтался Паулье, с хрустом
разгрызая добытый из-за пазухи сухарь. – Хоцца мне рыбки, ей-бо.
– Так наловим рыбы.
– Где? – проворчат Янник Брасс. – В кустах?
– В ручье.
– Тоже мне ручей. На другой берег нассать можно. Какая
там могет быть рыба?
– Есть там рыбы. – Цири облизнула ложку и сунула
за голенище. – Я видела, когда ходила по воду. Но какие-то больные. У них
сыпь. Черные и красные пятна…
– Форель! – рыкнул Паулье, брызгая крошками
сухаря. – А ну, ребяты, к ручью! Реган! Скидывай портки! Сделаем сачок из
твоих портков.
– Почему из моих?
– Стаскивай мигом, не то по шее получишь, молокосос!
Тебе мать что сказала? Меня слушать!
– Поспешите, если хотите рыбачить, вот-вот
стемнеет, – сказал Ярпен. – Цири, вода вскипела? Оставь, оставь,
ошпаришься и вымажешься котлом-то. Знаю, что сильная, но уж позволь, я отнесу.
Геральт уже ожидал. Они издалека заметили его белые волосы
между раздвинутыми полотнищами фуры. Краснолюд перелил воду в бадейку.
– Помощь нужна, ведьмак?
– Спасибо, Ярпен, Цири поможет.
Температура у Трисс уже спала, но слабость была прямо-таки
чудовищной. Геральт и Цири уже наловчились ее раздевать и мыть, научились притормаживать
ее благородные, но пока непосильные порывы к самостоятельности. Дело шло на
удивление справно – он держал чародейку в объятиях, Цири мыла и вытирала. Одно
только Цири удивляло и раздражало – Трисс излишне уж крепко, по ее мнению,
прижималась к Геральту. В этот раз даже пыталась его поцеловать.
Геральт движением головы указал на вьюки чародейки. Цири
поняла сразу, потому что это тоже входило в ритуал: Трисс всегда требовала,
чтобы ее причесывали. Девочка отыскала гребень, опустилась на колени. Трисс,
наклонив к ней голову, обхватила ведьмака. По мнению Цири, слишком уж крепко.
– Ах, Геральт, – разрыдалась чародейка. – Как
жаль… Какая жалость, что все, что было между нами…
– Трисс, прошу тебя…
– …не случится теперь… Когда я выздоровею… Все было бы
совсем иначе… Я могла бы… Я могла бы даже…
– Трисс!
– Я завидую Йеннифэр… Я ревную тебя к ней…
– Цири, уйди.
– Но…
– Прошу тебя…
Цири спрыгнула с телеги и налетела прямо на Ярпена, который
ожидал, опершись о колесо и задумчиво покусывая длинную травинку. Краснолюд
поймал ее. Ему не пришлось даже наклоняться, как Геральту. Он был вовсе не выше
ее ростом.
– Никогда не совершай такой ошибки, маленькая
ведьмачка, – буркнул он, косясь на телегу. – Если кто-нибудь проявит
к тебе сочувствие, симпатию и преданность, если удивит благородством характера,
цени это, но не перепутай с… чем-то другим…
– Подслушивать нехорошо.
– Знаю. И небезопасно. Я едва успел отскочить, когда ты
выплеснула смывки из бадейки. Пошли глянем, сколько форелей попалось в Регановы
портки.
– Ярпен?
– Хе?
– Я тебя люблю.
– Я тебя тоже, коза.
– Но ты краснолюд. А я нет.
– А какое это… Да. Скоя’таэли. Ты имеешь в виду белок,
да? Это не дает тебе покоя, а?
Цири высвободилась из-под тяжелой руки.
– Тебе тоже не дает. И другим. Я же вижу.
Краснолюд молчал.
– Ярпен?
– Слушаю.
– Кто прав? Белки или вы? Геральт хочет быть…
нейтральным. Ты служишь королю Хенсельту, хоть сам – краснолюд. А рыцарь на
заставе кричал, что все – наши враги и что всех надо… Всех! Даже детей. Почему?
Ярпен? Кто же прав?
– Не знаю, – с трудом проговорил краснолюд. –
Я не набрался премудростей. Делаю так, как считаю нужным. Белки взялись за
оружие, ушли в леса. Людей – в море, кричат, не зная даже, что это сомнительное
требование им подбросили нильфгаардские лазутчики. Не понимая, что эти слова
адресованы не им, а людям, что они должны пробудить людскую ненависть, а не
боевой задор юных эльфов. Я это понял, поэтому то, что вытворяют скоя’таэли,
считаю преступной глупостью. Что ж, через несколько лет меня за это, возможно, окрестят
предателем и продажной тварью, а их станут именовать героями… Наша история,
история нашего мира знает такие случаи.
Он замолчал, поскреб бороду. Цири тоже молчала.
– Элирена… – неожиданно буркнул он. – Ежели
Элирена была героиней, ежели то, что она сделала, называется геройством, то
ничего не попишешь, пусть меня обзывают предателем и трусом. Потому что я,
Ярпен Зигрин, трус, предатель и ренегат, утверждаю, что мы не должны истреблять
друг друга. Я утверждаю, что мы должны жить. Жить так, чтобы позже ни у кого не
пришлось просить прощения. Героическая Элирена… Ей пришлось. Простите меня,
умоляла она, простите. Сто дьяволов! Лучше сгинуть, чем жить с сознанием, что
ты сделал что-то такое, за что приходится просить прощения.
Он снова замолчал. Цири не задавала вопросов, так и
просившихся на язык. Инстинктивно чувствовала, что этого делать не следует.
– Мы должны жить рядом, – продолжал Ярпен. –
Мы и вы, люди. Другого выхода у нас нет. Двести лет мы об этом знаем и больше
ста работаем на это. Ты хочешь знать, почему я поступил на службу к Хенсельту,
почему принял такое решение? Я не могу допустить, чтобы то, над чем мы
работаем, пошло коту под хвост. Сто лет с лишком мы пытались сжиться с людьми.
Низушки, гномы, мы, даже эльфы. Я не говорю о русалках, нимфах и сильфидах, эти
всегда были дикарками, даже когда о вас тут и слуху не было. Тысяча чертей, это
тянулось сто лет, но нам как-никак удалось наладить совместную жизнь, бок о
бок, вместе, нам удалось частично убедить людей, что мы очень мало отличаемся друг
от друга.
