Поэт медленно ехал по грязной, забитой народом улочке, минуя
мастерские, лавки, магазины и магазинчики, в которых благодаря Академии
изготовляли и продавали десятки тысяч изделий и прелестей, недоступных в других
уголках мира, изготовление которых в других уголках мира считалось невозможным
либо нерентабельным. Он миновал трактиры, кабаки, лотки, будки, ларьки, стойки
и переносные прилавки, источавшие захватывающие дух ароматы экзотических,
неведомых в других уголках мира блюд, приготовленных неведомыми в других
уголках мира способами, с добавками и приправами, которых в других уголках мира
и не знали, и не использовали. Это был Оксенфурт, пестрый, веселый, шумный и
ароматный городок чудес, в которые ловкие и инициативные люди ухитрялись
превратить сухую и бесполезную, казалось бы, теорию, понемногу просачивающуюся
сквозь университетские стены. Был это также и городок увеселений, вечерних
гуляний, постоянного праздника и непрекращающегося кутежа. Улочки днем и ночью
гремели музыкой, пением, звоном бокалов и стуком кружек, ибо известно – ничто так
не усиливает жажды, как процесс усвоения знаний. Несмотря на то что
распоряжением ректора студентам и бакалаврам запрещалось пить и гулять до
наступления темноты, в Оксенфурте пили и гуляли круглые сутки, поскольку
известно, что если что-то и может усилить жажду еще больше, нежели процесс
усвоения знаний, так это именно полный либо частичный запрет употреблять
горячительное.
Лютик подбодрил своего темно-гнедого мерина и поехал дальше,
пробиваясь сквозь заполняющие улочки толпы. Перекупщики, лоточники и бродячие
мошенники шумно рекламировали свои товары и услуги, еще больше усиливая и без
того царящий вокруг беспредельный хаос.
– Кальмары! А вот кому жареные кальмары?!
– Мазь от коросты! Только у меня! Надежная,
изумительная мазь!
– Коты ловчие, коты чародейские! Только послушайте,
добрые люди, как они мяучат!
– Амулеты! Эликсиры! Любовные фильтры! Приворотные
средства! Любистоки и афродизийки с гарантией! От одной щепотки даже покойник
воспрянет! Кому, кому?!
– Зубы рву почти безболезненно! Дешево! Дешево!
– Что значит «дешево»? – заинтересовался Лютик,
грызя надетого на прутик жесткого как подошва кальмара.
– Два геллера в час!
Поэт вздрогнул, пнул мерина ногой, украдкой оглянулся. Два
типа, следовавшие за ним от самой ратуши, остановились около цирюльни,
прикидываясь, будто их заинтересовали цены цирюльничьих услуг, выписанные мелом
на доске. Лютик не дал себя обмануть: знал, что их действительно интересует.
Он проехал мимо огромного здания борделя «Под Розовым
Бутоном», где, как было известно всем, предлагались изысканные, неведомые либо
непопулярные в других уголках мира услады. Искушение заглянуть на часок вызвало
кратковременную, но интенсивную борьбу холодного Лютикового рассудка с его же
поэтическим характером. Победил рассудок. Лютик вздохнул и двинулся к Академии,
стараясь не замечать кабаков, из которых вырывались веселые и призывные звуки.
Нет, что ни говори, а трубадур любил городок Оксенфурт.
Он снова оглянулся. Два соглядатая так и не воспользовались
услугами цирюльника, хотя вроде бы намеревались. Теперь они стояли у
магазинчика с музыкальными инструментами, делая вид, будто заинтересовались
глиняными окаринами. Продавец из кожи вон лез, расхваливая товар в надежде
заработать. Лютик знал, что пыжился он напрасно.
Он направил коня к главным воротам Академии – Воротам
Философов. Быстро разделался с формальностями, сводившимися к тому, чтобы
расписаться в гостевой книге и отвести мерина в конюшню.
За Воротами Философов его встретил иной мир. Территория
учебного заведения ничем не походила на кварталы обычной городской застройки, в
противоположность городку она не была полем упорных боев за каждую пядь
пространства. Здесь все было почти так, как оставили эльфы. Широкие, посыпанные
мелким цветным гравием аллеи между изящными, радующими глаз особняками, ажурные
ограды, заборчики, живые изгороди, каналы, мостики, клумбы и зеленые скверики
только в немногих местах были придавлены каким-нибудь огромным угрюмым домищем,
построенным в более поздние, постэльфьи времена. Везде было чисто, спокойно и
благородно – здесь запрещались любые формы торговли и платных услуг, не говоря
уж об увеселениях духа или плотских утехах.
По аллеям парка прогуливались жаки, уставившиеся в книги,
свитки и пергаменты. Другие, устроившись на скамеечках, газонах и клумбах,
излагали друг другу задания, дискутировали, а то и незаметно играли в
«чет-нечет», «козла», «пьяницу» либо другие, требующие наличия столь же
высокого интеллекта игры. Здесь же вальяжно и с достоинством совершали променад
профессора, погруженные в глубокомысленные беседы либо научные споры. Крутились
юные бакалавры, вперив взоры в соблазнительные попочки студенток. Лютик с
удовольствием отметил, что с его времен в Академии ничего не изменилось.
С Дельты повеял ветер, принеся сладкий аромат моря и
несколько более сильный дух сероводорода со стороны величественного здания
Кафедры Алхимии, возвышающегося над каналом. В кустах прилегающего к
студенческим общежитиям парка посвистывали серо-желтые зеленушки, а на тополе
сидел орангутан, сбежавший, вероятно, из зверинца при Кафедре Естественной
Истории.
Не теряя времени, поэт быстренько углубился в лабиринт
аллеек и живых изгородей. Территорию он знал как свои пять пальцев, и
неудивительно – учился здесь четыре года, а потом целый год преподавал на
Кафедре Труверства и Поэзии. Должность преподавателя ему предложили, когда он,
блестяще сдав последний экзамен, заставил профессоров онеметь, поскольку за
время занятий снискал репутацию лентяя, гуляки и идиота. Позже, когда после
нескольких лет скитаний по стране с лютней его слава менестреля разошлась
далеко и широко, Академия принялась усиленно добиваться его визита и гостевых
лекций. Лютик изредка позволял себя упросить, поскольку любовь к бродяжничеству
в нем непрестанно боролась с влечением к удобству, роскоши и постоянному доходу.
Ну и, конечно, с симпатией к Оксенфурту.
Он оглянулся. Два типа, которые так и не приобрели ни
окарин, ни свирелей, ни гуслей, следовали за ним на некотором отдалении,
внимательно рассматривая верхушки деревьев и фасады домов.
Беззаботно посвистывая, поэт свернул с центральной аллеи и
направился к особняку, в котором размещалась Кафедра Медицины и Траволечения.
Аллейка, ведущая к Кафедре, была полна студенток в характерных светло-зеленых
одеждах. Лютик внимательно осматривался в поисках знакомых лиц.
– Шани!
Молоденькая медичка с темно-рыжими подстриженными чуть ниже
ушей волосами оторвалась от анатомического атласа, встала со скамейки.
– Лютик! – улыбнулась она, щуря веселые карие
глаза. – Сто лет тебя не видела! Иди, представлю тебя подругам. Они влюблены
в твои стихи.
