Вонючий отпустил веревку. Лютик бессильно повалился на
землю, но упал так, что видел, как парень с фонарем встал у дверцы, а вонючий,
выхватив длинный нож, притаился с другой стороны. Сквозь щели в досках
просвечивали огоньки борделя, поэт слышал доносящиеся оттуда гул и пение.
Дверца скрипнула и раскрылась, там стояла невысокая фигура,
обернутая плащом, в круглой, плотно прилегающей к голове шапочке. После
недолгого колебания женщина переступила порог. Вонючий подскочил к ней, с
размаху пырнул ножом. И тут же упал на колени, потому что нож, не встретив
сопротивления, прошил горло фигуры словно клуб дыма. А фигура действительно
была клубом дыма, который уже начал рассеиваться. Но прежде чем успел
развеяться, в свинарник вступила другая фигура, нечеткая, темная и гибкая, как
ласочка. Лютик увидел, как, кинув плащ в фонарщика, она перескочила через
вонючего, увидел что-то блестящее у нее в руке, услышал, как вонючий заперхал и
завизжал. Второй верзила выпутался из плаща, вскочил, замахнулся ножом. Из руки
темной фигуры с шипением вырвалась огненная молния, с жутким хрустом разлилась,
словно горящее масло, по лицу и груди верзилы. Парень дико заорал, свинарник
заполнился отвратной вонью горящего мяса.
И тогда напал Риенс. Брошенное им заклинание осветило тьму
голубым блеском, в котором Лютик увидел стройную женщину в мужской одежде,
странно жестикулирующую обеими руками. Увидел лишь на секунду, потому что
голубой свет резко оборвался в грохоте ослепительной вспышки, а Риенс, бешено
взревев, отлетел назад, рухнул на деревянную перегородку, с треском разломав
ее. Женщина в мужской одежде прыгнула следом, в ее руке мелькнул кинжал.
Помещение снова заполнилось светом, на этот раз желтым, бьющим из горящего
овала, неожиданно возникшего в воздухе. Лютик увидел, как Риенс вскочил с
глинобитного пола и, прыгнув в овал, мгновенно исчез. Овал потускнел, но прежде
чем погас совсем, женщина успела подбежать и крикнуть что-то непонятное,
протянув руку. Затрещало и загудело, угасающий овал на мгновение вскипел
бурлящим огнем. Издалека до Лютика долетел нечеткий звук, очень напоминающий
крик боли. Овал полностью погас, свинарник опять погрузился во тьму. Поэт
почувствовал, что сила, зажимающая ему рот, исчезает.
– На помощь! – завыл он. – Спасите!
– Не трясись, Лютик, – сказала женщина, опускаясь
рядом с ним на колени и разрезая путы пружинным кинжалом Риенса.
– Йеннифэр? Ты?
– Надеюсь, ты не станешь утверждать, будто забыл, как я
выгляжу? Да и мой голос, я думаю, ты тоже не успел забыть. Встать можешь? Не
поломали тебе костей?
Лютик с трудом поднялся, застонал, растер затекшие плечи.
– Что с ними? – указал он на лежащие на полу тела.
– Проверим. – Чародейка щелкнула кинжалом. –
Один должен жить. У меня к нему есть несколько вопросов.
– Вон тот, – трубадур остановился около
вонючего, – кажется, жив.
– Не думаю, – равнодушно заметила Йеннифэр. –
Я перерезала ему дыхательное горло и сонную артерию. Может, в нем что-то еще и
теплится, но это уже ненадолго.
Лютик вздрогнул.
– Ты перерезала ему горло?
– Если б по врожденной осторожности я не выслала
впереди себя фантома, то здесь лежала бы я. Осмотрим второго… Надо же! Глянь,
такая дылда, а не выдержал. Жаль, жаль…
– Тоже мертв?
– Не вынес шока. Хм… Немного пережарила… Смотри, даже
зубы обуглились… Что с тобой, Лютик? Рвать будет?
– Будет, – невнятно ответил поэт, согнувшись и
припав лбом к стене.
– Это все? – Волшебница отставила кубок,
потянулась к вертелу с цыплятами. – Нисколько не приврал? Ничего не
упустил?
– Ничего. Кроме благодарности. Благодарю тебя,
Йеннифэр.
Она взглянула ему в глаза, чуть кивнула, ее черные блестящие
локоны заволновались, водопадом сплыли с плеча. Она сдвинула зажаренного
цыпленка на деревянное блюдо и принялась его ловко разделывать, пользуясь ножом
и вилкой. Теперь он понял, где и когда Геральт этому научился. «Хм, –
подумал он, – неудивительно, ведь он целый год жил в ее доме в Венгерберге
и, прежде чем сбежал, научился множеству фокусов». Лютик стянул с вертела
второго цыпленка, не раздумывая, оторвал окорочок и принялся обгрызать,
демонстративно ухватив обеими руками.
– Как ты узнала? – спросил он. – Как тебе
удалось вовремя прийти на помощь?
– Я была под Блеобхерисом, когда ты там давал концерт.
– Я не видел.
– Я не хотела, чтобы меня видели. Потом поехала за тобой
в городок. Ждала здесь, на постоялом дворе, мне было не к лицу идти туда, куда
отправился ты, в это пристанище сомнительных наслаждений и несомненного
триппера. Однако в конце концов мне надоело. Я кружила по двору, и тут мне
почудились голоса, долетающие из свинарника. Я обострила слух, и оказалось, что
это вовсе не какой-то скотоложец, как я вначале подумала, а ты. Эй, хозяин! Еще
вина, будь любезен!
– Сей минут, благородная госпожа. Уже лечу!
– Дай того же, что вначале, только, убедительно прошу,
на этот раз без воды. Воду я люблю в бане, а не в вине.
– Лечу, лечу!
Йеннифэр отставила блюдо. На косточках, как заметил Лютик,
еще оставалось мяса на обед корчмарю и его родне. Нож и вилка, несомненно,
выглядели элегантно и модно, но малопроизводительно.
– Благодарю тебя, – повторил он, – за
спасение. Этот треклятый Риенс не оставил бы меня в живых. Выжал бы из меня все
и зарезал как барана.
– Согласна. – Она налила вина себе и ему, подняла
кубок. – Так выпьем за твое спасенное здоровье, Лютик.
– За твое, Йеннифэр, – ответил он. –
Здоровье, за которое отныне я буду молиться при всякой оказии. Я твой должник,
прекрасная дама, расплачусь своими песнями, опровергну в них миф, будто
волшебники нечувствительны к чужим страданиям, будто не спешат на помощь посторонним,
незнакомым, бедным, несчастным смертным.
– Понимаешь, – улыбнулась она, слегка прищурив
прелестные фиалковые глаза, – у мифа в общем-то есть основания, он возник
не без причин. Но ты не незнакомый, Лютик. И не посторонний. Я ведь знаю тебя и
люблю.
– Правда? – тоже улыбнулся поэт. – До сих пор
ты удачно это скрывала. Мне даже доводилось слышать, якобы ты не терпишь меня,
цитирую, «будто моровую язву». Конец цитаты.
– Было дело. – Чародейка вдруг
посерьезнела. – Потом я изменила мнение. Потом была тебе благодарна.
– За что, позволь узнать?
