Но на самом деле хватило всего нескольких минут, проведенных в темноте, после того, как она надела пижаму, быстренько умылась, выключила свет и нырнула в постель, чтобы заснуть. Молодые нервы, не привыкшие к подобным испытаниям, требовали отдыха, и противиться этому было нельзя. К 10.20 она спала как убитая.
У патрульного Харли, на посту в прихожей, давно уже не было такой тяжелой ночи, если учесть, что речь сначала шла о том, чтобы просто покараулить дом, погрузившийся в сон. Сначала примчался де Руде, шмыгал взад-вперед, потом наконец около одиннадцати из студии вышли Рэнт и миссис Сторс и разошлись по комнатам, затем в двенадцать позвонили из штаб-квартиры, пришлось плестись наверх к Фольцу, проверять его. Через полчаса после этого снова здорово.
Харли только что вернулся с террасы — ходил за сигаретой, — как наверху раздался тихий стук. Он вслушался: стук повторился. Он прикинул что к чему и решил, что это его касается, раз сержант Квил вручил ему перед уходом нарисованную карандашом схему расположения комнат с гостями, и стал подниматься по лестнице.
Когда он ходил к Фольцу, то выключил свет в холле наверху. Пришлось включить его вновь. В коридоре направо не было видно ни души, тогда он свернул за угол и прошел в другой холл. Посередине находился мужчина, и Харли увидел, что это тот самый здоровенный детина, о котором сержант сказал, что он пил весь вечер напропалую, — кажется, его зовут Чишолм. Харли подошел к нему чуть ли не на цыпочках, но уверенно. Положение было щекотливое, но пьяный есть пьяный, пусть даже не на улице, а дома.
Он обратился, понизив голос:
— Кого вы ищете?
Лен Чишолм прислонился к двери, в которую стучался, и высокомерно поднял брови, но до ответа не снизошел.
— Выкладывайте: что нужно?
Лен оторвался от дверного косяка и наклонился к самому уху патрульного, прошептав с видом заговорщика:
— Садись, и я тебе расскажу. Давай сядем на пол.
Харли проворчал:
— Ну, налил зенки. Что тебе надо от Циммермана посреди ночи?
Лен пытался выпрямиться, но ноги его не держали. Он снова прильнул к косяку и повысил голос:
— Циммерман? — Тут он, похоже, врубился, что от него хотят. — Я с ним, прохвостом этим, и вовсе не собираюсь говорить. Даже если ты мне его подашь на серебряном подносе.
— А зачем к нему стучишься?
— Это не его дверь. Я шел проведать мисс Боннер, понимаешь? Только к ней!
— Это комната Циммермана.
— Ну да! — Лен повернулся и, упершись носом в косяк, стал в него напряженно всматриваться. Не поверил глазам, потрогал пальцем. — Скажи-ка, и правда. — Он зашатался. — К мужикам я посреди ночи не хожу, нет у меня такой привычки. Это уж ты мне поверь на слово. Ошибочка вышла. — Тут он оторвался от косяка и, держась за стенку, направился мимо патрульного заплетающейся походкой, но почти держась на ногах.
Харли шел за ним и бормотал:
— Слава богу, вроде правильно выруливает, не хватает еще только на себе тащить такую тушу. — Но все обошлось как нельзя лучше. Лен не промахнулся, удачно свернул за угол и проскочил по коридору прямо в свою дверь. Казалось, она сама громко захлопнулась за ним.
Полицейский скорчил недовольную гримасу, секунду подождал и спустился вниз по лестнице.
Как хлопнула дверь Лена в 12.30, могли слышать многие, кроме Сильвии, конечно, — та слишком крепко спала, — но Дол расслышала вполне отчетливо, ее комната была рядом с комнатой Лена, чуть дальше по коридору. И она не спала. Даже не раздевалась. Дол то сидела за маленьким столиком в простенке между окнами и что-то писала, то просто сидела, подтянув колени к подбородку, на банкетке у окна, то мерила комнату, расхаживая в одних чулках, и никак не могла разобраться в том хаосе, который царил у нее в голове. Никогда еще за всю жизнь ей не приходилось так напряженно думать, как в ту ночь с двенадцати до двух; мысли были обрывочными, некоторые — мучительными, и ничего конкретного. Первый час она провела с карандашом в руке и бумагой, рисовала схемы событий субботнего дня, строила теории, за и против, баланс возможного и невероятного. В конце концов ей удалось понять, что так она ничего не решит: слишком много гипотез и допущений. Дол уселась на подоконнике и стала думать о Джэнет, о том, почему та соврала. Вплоть до того, чтобы пойти к Джэнет и все выяснить.
Ее так и подмывало это сделать с тех пор, как она узнала, что Джэнет врет, хотелось предстать перед ней, потребовать правду. Желание это не утихло и сейчас. Но Дол сдержалась. Ей сначала необходимо хорошенько разложить все по полочкам, на случай, если Джэнет вновь решит прибегнуть к новой лжи, быть готовой к тому, чтобы не попасться на удочку, как в прошлый раз. Не исключалось, что Джэнет вообще упрется на своем и не захочет ничего объяснять, а при таком раскладе даже лучше, если она не узнает, что ее ложь изобличена. Да к тому же все это дело с Джэнет, и так крайне щекотливое, уже, возможно, стало непоправимым. Единственного ее козыря, больше не существовало, и Дол чуть не рвала волосы на голове, что поддалась импульсу и стерла отпечатки пальцев с арбуза. Хотя цель у нее и была благая — избавить Джэнет от неприятностей, однако стоило пораскинуть мозгами и найти более подходящий выход — например, можно было спрятать арбуз и заменить его другим, вырезав такую же дырку. Хватит и того, что Шервуд и Брисенден пришли в страшное негодование только из-за того, что она вытерла арбуз, якобы по той причине, что на нем не было отпечатков, и страшно подумать, что было бы, если бы им стало известно, что она намеренно уничтожила отпечатки пальцев того, кто спрятал перчатки.
Все это очень важно, жизненно важно, потому что Джэнет, вне всяких сомнений, ее обманула, и выводы из этого факта меняют многое. Похоже, что себе во вред она уничтожила эти отпечатки пальцев. Даже если это и не так, все равно Дол допустила ошибку.
Дол чувствовала себя некомпетентной, взволнованной, отчаявшейся и готовой на все. Она не могла заставить себя лечь и заснуть. Да, утром эти люди вернутся. Пусть им пока ничего не известно: ни про Джэнет и ее ложь, ни про то, насколько Циммерман выбрал странное и любопытное время, чтобы предать дружбу… и даже о скрытом влечении Лена Чишолма. Главное то, что они будут здесь, и если им надоест молчание Циммермана, его просто упекут за решетку. С них станется…
За эти четыре часа, с десяти вечера до двух утра, пока Дол провела в комнате, разгуливая в чулках, сидя на подоконнике или делая пометки, от нее не ускользнули шумы и шорохи притихшего в ночи дома. Шаги в холле, голос Рэнта, наверное, прощавшегося с миссис Сторс, еле слышный телефонный звонок в игральной комнате, расположенной внизу, прямо под ее ногами. Потом еще шаги, много шагов, а после некоторого затишья — еще. Громкое хлопанье дверью у Лена. Часом позже, около 1.30, она опять услышала осторожные шаги, скрип гравия во дворе. Подошла к открытому окну и высунулась посмотреть. Заметила чью-то тень на дорожке и ровный белый овал: лицо человека, смотревшего вверх, на ее освещенное окно.
