После ленча я сел в машину и отправился на охоту за Хиббардом. У меня было столько же шансов отыскать Хиббарда, как получить любовную записку от Греты Гарбо, но все равно я продолжал разнюхивать все вокруг.
Я решил нанести визит в контору Фердинанда, биржевого маклера. Мне было известно, что Хиббард вложил часть своих средств в компанию «Голбрейт и Бауэн», которая, видимо, спекулировала ценными бумагами. Поэтому я считал, что именно здесь у меня больше шансов что-то услышать про Хиббарда, чем от всех остальных членов «Лиги». Деньги – это, все-таки, деньги!
Войдя в офис на двадцать первом этаже одного из зданий в Уолл-стрит, я сказал себе, что надо повысить долю Бауэна в общем котле, независимо от того, что сказано в банковском донесении. Аренда только этого помещения стоила им черт знает сколько.
Дельцам средней руки это было не по карману. Обстановка, в том числе полированный пол с толстым ковром, создавала у вас впечатление, что в качестве стенографистки они наняли бы, как минимум, герцогиню!
Меня провели в личный кабинет Бауэна. Размерами он походил на танцевальный зал, а лежащие на полу ковры вызывали необоримое желание разуться и погулять по ним босиком. Бауэн сидел за очень элегантным письменным столом, на котором не было ничего, кроме «Уолл-стрит джорнал» и красивой пепельницы. В одной руке у Бауэна была длинная толстая сигара, над которой вился душистый дымок (очевидно, это была настоящая турецкая, так я подумал, хотя сам никогда таковой не пробовал).
Мне этот тип не нравился. Если бы мне предложили «пришить» это убийство ему или Полю Чапину, я бы подбросил монетку…
Он воображал, что оказывает мне великую милость, предложив присесть… Если бы это был прожженный делец с сомнительной репутацией, я бы смирился, но вот такая птица, воображающая себя помесью Джона Л. Рокфеллера и лорда Честерфилда, в то время как в нем не было ничего ни от первого, ни от второго, вызывала у меня желание дать ему затрещину.
Я сказал ему то, что говорил им всем, что мне хотелось бы услышать о его последней встрече с Хиббардом. Ему потребовалось подумать, наконец, он вспомнил, что последний раз они виделись более чем за неделю до исчезновения Хиббарда, в театре. Ничего такого не было сказано, что имело бы отношение к теперешнему положению вещей.
Я спросил его:
– У Хиббарда имеется доля в вашей фирме?
Он кивнул.
– Да, уже давно, но он не увлекается спекуляциями. Он вкладывает деньги в ценные бумаги.
– Понимаете, что могло бы мне помочь. Например, за несколько дней до его исчезновения не сделал ли он каких-либо необыкновенных распоряжений? Не потребовал ли свои деньги?
– Нет. Счет Энди вот уже две недели не участвует в сделках, и никакой инструкции он не оставил.
На этом мы распрощались.
От шести других я узнал столько же, сколько от Бауэна, и это был прекрасный пример «продвижения вперед» в поисках Хиббарда. Это был «триумф». Поэтому я возвратился домой в самом «радужном» настроении ко времени обеда, не говоря уже о том, что пока я находился у Бауэна, какой-то недоросль нацарапал на двери моей машины несколько ругательств. Мне все так опротивело, что я не хотел даже слушать застольные беседы Вульфа, который во время еды совершенно забывал, что на свете существует такая вещь, как расследование убийства.
После ужина мы пошли в кабинет.
По злобе, в отчаянии я начал подробно описывать Вульфу все свои бесплодные странствия этого дня, но он тут же попросил меня принести ему атлас и стал рассматривать карты. Ему бы следовало думать о деле, а он развлекается игрушками. Их у него было много, но больше всего я ненавидел атлас. Еще немного я повозился с каталогом луковичных растений и книгой расходов, потом запер все это в ящик, подошел к столу Вульфа, чтобы узнать, что он делает. Он изучал Китай! Атлас у него был великолепный. Вульф развернул складную карту и путешествовал по Востоку.
Не потрудившись даже пожелать ему «спокойной ночи», потому что я знал, что он мне все равно не ответит, я взял со стола «Черт бы побрал деревенщину» и пошел к себе наверх, заглянув только на кухню за молоком.
Облачившись в пижаму и домашние туфли, я уселся в свое самое удобное кресло под торшером, поставил молоко рядышком на журнальный столик и принялся за чтение произведений Поля Чапина. Я решил, что пришло время ликвидировать пробел в моих знаниях и сравниться в этом отношении с Вульфом.
К одиннадцати часам я совершенно скис. Молоко было все выпито, и у меня не было никакой надежды познать то, что нашел в этой галиматье Вульф.
Дело закончилось тем, что я бросил книгу на стол и нырнул под теплое одеяло.
С утра субботы все началось сначала, и хотя я не верил в успех, я все же продолжал свои поиски, очевидно потому, что никогда не бросал дела, не доведя его до конца. Без четверти час я позвонил Вульфу, надеясь, что он позовет меня домой к ленчу, а вместо этого он дал мне новое поручение. Сказал, чтобы я где-нибудь перекусил на скорую руку и сразу же отправился к Мансолу. Дитсон позвонил, что он получил дюжину луковиц новой разновидности миттонии, которые только что прибыли из Англии, и предложил Вульфу пару луковиц, если он пришлет за ними.
Когда в разгаре расследования какого-нибудь серьезного дела Вульф посылал меня охотиться за его проклятыми орхидеями, я даже не злился, а просто чувствовал себя ослом. Но на этот раз я не так уж и переживал, поскольку не верил в целесообразность того, чем занимался.
Я вернулся на Тридцать пятую улицу около половины четвертого и сразу же отнес луковицы Вульфу. Он их не только осмотрел, но буквально ощупал и обнюхал, а потом велел нести наверх Теодору.
Я все сделал и хотел зарегистрировать новые луковицы, но Вульф сказал:
– Арчи!
По тону его голоса я понял, что мне предстоит выслушать длинную речь. Начало ее было примерно таким:
– Ты то и дело даешь мне понять, что я не уделяю достаточно внимания твоему делу. Как правило, ты бываешь не прав. Мы должны выбирать лишь многообещающие пути. В любом виде искусства, а ты должен согласиться, что я артист своего дела, секрет успеха заключается в том, чтобы уметь избавиться от лишнего, ненужного…
Дальше шли примеры из литературы, и наконец я услышал:
– Так что, когда ты обвиняешь меня в пренебрежении к подробностям, в известном смысле ты прав, я действительно не обращаю внимания на многие детали и мелкие фактики, которые могут показаться другому человеку, не станем уточнять кому именно, весьма важными. Но я был бы тысячу раз не прав, если бы попытался замолчать свою оплошность, назвать пустяком тот факт, который на поверку оказался весьма значительным. Вот почему я открыто признаюсь в своей ошибке. Прошу извинить.
Я кивнул.
– Пока я ровным счетом ничего не понимаю. За что вас надо извинить?
– За недостаточное мастерство. Возможно, моя небрежность не оказалась губительной. Не исключено, что это вообще ерунда, пустяк. Но сидя утром и размышляя о своих удачах, я припоминал довольно редкие неудачи, и понял, что причиной их, как правило, является невнимательность… По аналогии мне пришло в голову, что и в этот раз я прошел мимо одного факта, не заострив на нем особого внимания… Теперь я должен спросить тебя об этом. Возможно, ты припоминаешь, что в среду вечером ты мне говорил, какова версия инспектора Кремера.
