Наконец выудил из мешка гармошку и, цапнув меня за руку, потащил за собой. Позади послышался мерный перестук копыт. Эх, хоть Борька рядом… ритм задает. Не так страшно…
— Неужто насмелились? — насмешливо прощебетала девица.
— Насмелились! А подыграть не слабо? — подбоченилась я, судорожно вспоминая слова песен, которые все до единой, как назло, выпорхнули из головы. А ведь благодаря тете Мафе я знаю их в огромном количестве!
— Да без проблем! — В руках девицы оказалась сопелка, а рядом, смычком, уже пробовал струны скрипки ее отец.
Понятно. Наверное, никакие они не стражники, а обычные городские музыканты. Развели нас на «слабо»!
Что бы такого спеть?
— Ну? Язык отсох? Или тебе ноту ля продудеть? — опять сбила с мысли маленькая стервочка.
Ну врешь! Нас так легко не возьмё-ошь!
Я набрала в грудь побольше воздуха и выдала частушку:
В огороде у меня
Расцвела вдруг конопля.
Может, ты смекнешь, подруга,
И отстанешь от меня?
А не то недолго мне
Растрепать по всей стране
То, что ты, как лист до попы,
Привязалась вдруг ко мне.
Тишина стояла недолго. Грянул хохот. Девица прищурилась и со змеиной улыбочкой пошла ко мне, от злости выбивая чечетку. А может, это у нее такой нервный тик?
Не пойму я, кто поет?
Крокодил аль бегемот?
Не пойму я, почему
Весь народ от смеха мрет?
Может, внешность хороша,
Только ты поверь, душа,
Что в частушках и куплетах
Ты не смыслишь ни шиша!
Ах так?!
Чья б корова помычала,
А твоя бы помолчала.
На сопелке ты играй,
Рот поменьше разевай!
И, не удержавшись, показала разгневанной девице язык под одобрительные крики воодушевленной творческой дуэлью толпы…
Она уже открыла рот, чтобы наверняка сразить меня наповал, но тут нашу дуэль прекратил ее отец:
— Отлично, Олена! Голос нашей юной гостьи и ее находчивость доказали мне, что она достойна войти в наш город. Но что скажет ее спутник?
— А чего говорить? — раздался у меня за спиной мягкий баритон Никиты. — Мне до моей сестренки далеко. Пусть поет, а я могу подыграть на губной гармошке, ежели нужно…
— Нужно, — кивнул седоволосый. — С приблудившейся овцы хоть шерсти клок, так сказать… — И в ожидании посмотрел на меня.
Я пожала плечами, покосилась на Никиту, оглядела замершую толпу и, чувствуя над ухом теплое дыхание Борьки, вдруг затянула:
Ветры буйные, сиротинушкой
Вы оставили мою душеньку…
Черны вороны в края дальние
Унесли давно любовь девичью.
На этом месте, старательно вытягивая все высокие звуки, своим «баритональным дискантом» вступил Борька (авось не поймут, кто у меня на бэк-вокале), а к заунывным звукам губной гармошки присоединилась плачущая скрипка.
Я добавила страсти в голосе:
И осталась я в слезах реченьке…
С сердцем блудным, с телом грешным…
Прокляни меня, мой царевич,
Прах ненужный — пусти по ветру.
Или счастье дай мне — прощение
И царицею сделай нищенку…
Оборвав пение на высокой ноте, я замолчала, наслаждаясь наступившей тишиной. На этот раз молчание было куда более долгим и слаженным. Я победно взглянула на разглядывающую меня девицу.
Так-то! Какие мы песни знаем… Это вам не про кота-проглота распевать!
И вдруг задумалась. Отчего мне вспомнилась именно эта песня? Ее очень любила петь тетя Мафа после особо удачного травяного сбора на мухоморах. А еще мне вспомнилось ее признание о том, что в молодости она любила моего отца. А может, и до сих пор любит?
В мыслях забрезжила надежда свести этих двоих. А чего? Маму не вернешь, а я же вижу, как отцу одиноко… Особенно сейчас, когда ему пришлось отдать меня Фениксу…
От последней мысли настроение снова сделалось препаршивейшим, и я едва не пропустила официальное разрешение для всей нашей честной компании пройти в город, а заодно и приглашение на праздник, что «состоится завтра, в честь дня рождения царя Берендея».
— Очень ждем вас! — Седоволосый пожал мне руку, заставив очнуться и кивнуть.
— Непременно будем. — Я даже не забыла вежливо улыбнуться и, подталкиваемая Борькой, направилась вслед за Ником в манившие огнями ворота Царь-города.
Какое-то время мы молча шагали по довольно многолюдным, несмотря на столь позднее время, чистым улицам столицы. Аккуратные домики утопали в море цветущей сирени и яблоневых садах, точно облитых молоком. Время от времени нам попадались небольшие площади с фонтанами. Мимо изредка проезжали возницы. Отовсюду слышались голоса, музыка, смех.
По сравнению с наукоградом этот город вызвал у меня чувство какого-то вечного праздника. А еще он вызвал у меня чувство защиты, и я, впервые за эти бесконечно долгие несколько дней, ощутила спокойствие.
Сколько мы шли — не знаю, наконец мне надоело молча прислушиваться к цокающим шагам Борьки.
— И куда мы так целенаправленно движемся? — Я покосилась на задумчиво идущего чуть впереди Никиту.
— Надо где-то остановиться, — буркнул он, не сбавляя шаг.
— Мы уже миновали сотню трактиров! Неужели сложно было выбрать хотя бы один? — Ссориться не хотелось. Но как достучаться до этого лба, что я не ясновидящая и мысли читать не умею? Неужели сложно понять, что я устала, волнуюсь и совершенно не знаю наших ближайших планов на завтрашнее торжество и поиск колечка?
— Эта сотня трактиров была под надзором столичной стражи и наверняка по случаю предстоящего празднества переполнена гостями столицы. — Ник едва заметно зевнул, смерил меня внимательным взглядом и вдруг ласково улыбнулся. — Устала?
Вся злость тут же испарилась. Шмыгнув носом, я кивнула.
— Очень! И есть охота. А еще спать! И пить… Я так устала, что даже не знаю, что мне хочется больше всего! — Я прибавила шагу и поравнялась с ним. — А еще очень мучает неизвестность…
— Она меня тоже мучает. — Он отвернулся и добавил: — Утро вечера мудренее!
— Смотри. — Я решила проигнорировать его заумные отговорки и указала на старый дом, стоявший на этой улице самым последним. Может быть, я бы и не обратила на него внимания, если бы не заманчивая вывеска, гласившая: «Здесь вы найдете еду и ночлег за весьма разумную плату». — Может, зайдем? Непохоже, чтобы в этой глуши была охраняемая стражей переполненная гостиница!
Никита бросил на обветшалое здание внимательный взгляд и прибавил шагу.
