Антипов потер ладонью взмокшую шею:
– А по-моему, пора сваливать. Мало ли…
– Не ссы.
– Та я не в том смысле. Просто…
– Закончим – свалим. Сам видишь: шпондряки оборзели. Надо поучить.
– Эй, Ром.
– Пажди, Колпак.
Рукопят снова сплюнул и шагнул к Сашке. Прищурился, презрительно копнул носком:
– Разлегся, сопля. Встав-вай! И тока попробуй кому вякнуть. Ты понял, калеч?
– Пошел ты!
– Че ты сказал?!.
– Эй, – встрял Колпак, – Ром, тут…
Сашка сперва думал, это у него стучит в висках кровь. Потом увидел чьи-то ноги, много ног, обутых в сапоги, теплые ботинки, кроссовки…
– Это што за… – Рукопята скорей позабавило происходящее. – Шкеты, вы че выперлись? А ну валите, нах…
– Сами валите! – перебила его Жирнова. Негромко и спокойно, хотя Сашка видел, как дрожат ее руки. – Сейчас же.
– Ч-че?!
– Ром, – позвал Антипов, – мы их потом…
И тут над его головой что-то зашуршало, подул ветер, стряхнул наконец запутавшийся в ветвях липы дедов шар и развернул «лицом» к Сашкиным одноклассникам.
Жирнова ахнула, и кто-то еще из девчонок, а мрачный Грищук с перекосившимися набок очками прошептал:
– Вот гады!
Шар плясал на ветру, дразнил. Грищук ухватил его за цепочку, чтобы не унесло.
И шагнул к Рукопяту, сжимая кулаки; остальные пошли за ним, молча и смело.
– Война с лилипутами, – хохотнул Циркуль. – Уссаться.
Это было безнадежно и, по большому счету, глупо. Что они могли сделать кодле? Даже все вместе – что?
Кривясь от боли, Сашка поднялся, сплюнул розовую от крови, пузырящуюся слюну.
– Беги, Рукопят, – сказал тихо, но тот услышал и уставился на него, еще не понимая. – Беги, – повторил Сашка, уже громче. – Помнишь, как драпал тогда? Ты и твои… – Он снова сплюнул красным, во рту стоял солоноватый металлический привкус. Повернулся к Антипову и Кодле: – Ну, чего стали? Бейте или бегите, ну! Ну! Давайте!!!
Грищук уже подошел к Рукопяту вплотную, и тот растерянно оттолкнул его, как отшвыривают надоевшего котенка. Грищук споткнулся и упал рядом с Курдиным. Вскочил; одна дужка сломалась и висела перебитой лапкой насекомого.
Рукопят бездумно попятился. Глаза у него бегали, взгляд метался с одного лица на другое, ноздри раздулись, губы побледнели.
Грищук налетел на него прежде, чем кто-нибудь из ребят успел вмешаться. Он лупил Рукопята шаром по лицу, шар издавал гулкий звенящий звук, Рукопят прикрыл голову руками, отшатнулся и со всего размаху сел в развороченную кучу листьев.
Внезапно пошел снег.
Большие мохнатые снежинки медленно кружились в воздухе. Опускались на волосы и плечи, на асфальт, на ветки. Моментально таяли – но поверх уже ложились новые.
Рукопят заплакал. Беззвучно, все так же закрывая лицо руками.
От неожиданности Грищук прекратил дубасить его и теперь просто стоял, надсадно, громко выдыхая, дрожа всем телом.
– Хватит!.. – прохрипел Рукопят. – Хватит!.. Пожалуйста!
Он заворочался, пытаясь отодвинуться подальше от Грищука. От шара, который скалился в никуда черной пустой ухмылкой.
Краем глаза Сашка уже видел, как бежит к ним военрук, а впереди – взъерошенный и хмурый Лебедь. Антипов и Колпак, переглянувшись, ломанулись к забору. Циркуль отпустил наконец Настю и прыжками помчался к дальнему концу двора, к дыре.
Потом вокруг вдруг сделалось громко и людно, как будто Сашка пропустил минуты две-три, словно их просто вырезали из его жизни. Учителя, обычно дремавший в своей дежурке охранник, уборщицы, школьники… От их криков болела голова и путались мысли.
Кто-то уже вызвал скорую, бледного, но живого Курдина укладывали на носилки. Классная скинула свой жакетик и набросила Насте на плечи. Кто-то из впечатлительных младшаков ревел, его успокаивали. Привели кодлу, всех троих. Рукопята совместными усилиями заставили встать; медсестра шепотом сказала директору, что это истерика, сильный стресс. Лебедь тряс Сашку за плечи, и спрашивал, как он себя чувствует, и тараторил, балда такая, просто не замолкал: и про молодца Грищука, который догадался рассказать Жирновой, и про саму Жирнову, что она тоже молодчина, хотя, конечно, много о себе воображает, но вот, смогла же… и что Курдин, тоже мне мистер Зэд, сразу ломанулся на помощь, а Лебедя вот… ну, Жирнова, короче, сказала, беги за военруком, только тебе поверят, и еще ты, Лебедь, бегаешь быстрей всех, давай, жми! – ну и Лебедь поднажал, но еле нашел его, а потом пока объяснил!.. думал, не успеет вообще! Но ты, Турухтун, крут, нереально крут – вот так, одному против всей кодлы…
Сашка понимал, что Лебедь перепугался, поэтому и тараторит; и еще просто не хочет, чтобы Сашка решил, будто он, Лебедь, бегал за военруком, поскольку струсил. Сашка так не думал, конечно.
Сашке вообще, если честно, было сейчас плевать на все это. Он хотел узнать только одно – именно то, чего узнать никак не мог.
А снег все падал и падал, и с какой-то будничной простотой Сашка понял, что все изменилось. Мир для него уже никогда не будет прежним.
Классная взяла Сашку за руку и повела в школу, отпаивать чаем. Потом был какой-то грузный мужчина, он спрашивал, и записывал, и дал Сашке бумагу, чтобы перечитал и заверил: «с моих слов… все точно», – и классная поставила свою подпись рядом с Сашкиной, дескать, слушала и подтверждает: все точно. Приехали родители, директор о чем-то говорил с ними за запертыми дверьми, а классная в это время помогала Сашке приводить в порядок дедов шар.
Поэтому мама увидела шар почти таким же, как всегда. Без рожи, намалеванной Рукопятом.
Остальное, если задуматься, было совсем не важно.
* * *
В кино они пошли только через неделю – когда зажила Сашкина разбитая губа и почти исчез фингал под глазом. Пошли вечером, сразу после уроков. Билеты Сашка купил заранее, распотрошив по такому случаю копилку, подаренную дедом на десятилетие.
Вообще-то он собирал на набор десантников, но решил, что купит их как-нибудь в другой раз. Может быть.
Денег хватило и на билеты, и на попкорн, а фильм оказался потрясный. Особенно понравилась та часть, где герр Эшбах сражался с колдуном Душепийцей в коридорах королевского дворца. 3D, опять же; новое слово в кинематографе. Старую версию, которую сняли лет шестьдесят назад, – кто сейчас помнит? Ее только младшакам смотреть. А здесь – реальный драйв и спецэффекты – закачаешься. Чего стоит хотя бы сцена с Душепийцей, когда тот поглощает очередную жертву, отбрасывает пустой мех – и вдруг меняется: на лице проступают черты того, чью душу колдун выпил. Жуткое зрелище, реально. А сцена с осадой крепости!.. А подземелья!.. А эпизод на балу!..
