Потом женщина обернулась, и я обеими руками зажала себе рот, чтобы не заорать. Выше носа ее лицо было вполне нормальным. А вот рот представлял собой уродливую, невозможную, чудовищную дыру: нижняя челюсть свешивалась аж до колен, а в слишком массивных деснах красовалось несколько рядов крохотных, как иголки, зубов. Причем эти зубы еще и двигались. Каждый ряд полз вдоль челюсти, словно череда муравьев. Я даже слышала, как они тихо жужжали. Из пасти текла слюна.
Заметив мою оторопь, она улыбнулась. Это было самое жуткое зрелище, которое я на своем веку видела.
Мгновением позже страшилище замерцало — и обернулось женщиной вполне амнийской, ничем не выдающейся внешности. И рот у нее стал совершенно человеческим, обыкновенным. Этот рот продолжал улыбаться, и вроде улыбка была как улыбка, но сквозило в ней что-то настолько голодное, что и словами не описать.
— Боги мои! — пробормотал Сумасброд. (Чтобы ты знал: богорожденные постоянно употребляли подобные выражения.) — Это ты!
Я слегка растерялась, потому что обращался он определенно не к светловолосой особе. Ответ же вовсе заставил меня подскочить, поскольку раздался с полностью неожиданной стороны. Сверху.
— О да, — негромко произнес новый голос. — Это он.
Сумасброд вдруг замер как-то так, что я поняла: все плохо. Двое его подручных внезапно сделались видимыми, оба — точно пружины.
— Ясно, — сказал Сумасброд; он говорил тихо, выбирая слова. — Давно не виделись, Сиэй. Что, решил позлорадствовать?
— Ну, не без того.
Голос мог принадлежать мальчику, еще не ставшему подростком. Я задрала голову, силясь определить, где он находился: на крыше? В окне второго-третьего этажа? Увидеть ничего не удавалось. Неужели смертный? Или кто-то из «боженят», стеснявшийся показаться?
Рядом произошло неожиданное движение, и мальчик заговорил уже с мостовой, с расстояния в несколько футов. Значит, богорожденный.
— А ты, старина, выглядишь потрепанным, — сказал мальчишка.
До меня с запозданием дошло, что он тоже обращался к кому-то невидимому — не ко мне, не к Сумасброду и не к светловолосой. Я вгляделась, как могла пристальнее, и наконец заметила сбоку, под стеной, еще кого-то — возле самой земли. Вроде он там сидел или стоял на коленях. И очень тяжело дышал. Что-то в звуках этой вымотанной одышки показалось мне очень знакомым.
— Смертная плоть связана законами естества, — продолжал мальчишка, обращаясь к задыхавшемуся человеку. — Это верно, без сигил, призванных направлять мощь, она льется потоком, но тогда магия лишает тебя сил. Если перебрать, она может тебя даже убить — на время, конечно. Мне очень жаль, старина, но, боюсь, это одна из множества непривычных вещей, которые тебе придется усвоить.
Светловолосая засмеялась. Получилось что-то вроде скрежета гравия под ногами.
— Не очень-то тебе его жалко, — сказала она.
Тут она была права. В голосе мальчика, которого Сумасброд назвал Сиэем, сострадание отсутствовало начисто. Скорее, наоборот, он был даже доволен. Так люди радуются унижению старинного недруга. Я наклонила голову, напряженно вслушиваясь, пытаясь что-то понять.
Сиэй захихикал:
— Жалко, Лил, жалко. Я что, похож на любителя лелеять обиды? Как-то мелковато для такого, как я.
— Мелковато, — согласилась светловолосая. — А еще очень по-детски и очень жестоко. Он страдает, а тебе это доставляет удовольствие?
— О да, Лил. Еще как доставляет!
В этот раз он не сделал даже попытки изобразить дружелюбие. В мальчишеском голосе не было никаких чувств, кроме упоения жестокостью. Я задрожала, пуще прежнего испугавшись за Солнышко. Я никогда раньше не встречала богорожденных детей, но что-то подсказывало мне, что они не больно-то отличаются от обычных. А человеческие дети бывают беспощадны. Особенно когда дорвутся до власти.
Я отлепилась от Сумасброда, желая пойти к тяжело дышавшему мужчине, но Сумасброд резким движением притянул меня обратно. Его рука сжимала мою, точно тиски. Я споткнулась и запротестовала:
— Но я…
— Не сейчас, Орри, — сказал Сумасброд.
Он нечасто называл меня по имени, но я давно успела усвоить: это служило чем-то вроде сигнала опасности. В любой другой ситуации я бы с удовольствием спряталась у него за спиной и постаралась сделаться как можно незаметнее. Однако сейчас я стояла в глухом переулке городских задворок, в окружении трупов и оравы богов, готовых выйти из себя. И нигде ни единого смертного, до которого я могла бы докричаться. Да если бы такой и нашелся — чем, во имя всех глубин Преисподней, он бы мне помог?
— Что случилось с Блюстителями? — шепотом обратилась я к Сумасброду. Вопрос был совершенно излишним; те, о ком я спрашивала, как раз перестали шкварчать. — Каким образом Солнышко их убил?
— Солнышко?..
К моему вящему испугу, переспросил не Сумасброд, а Сиэй. Мне очень не хотелось привлекать их внимание — что его, что светловолосой. Тем не менее Сиэй, кажется, пребывал в полном восторге.
— Солнышко? Это ты так его прозвала? Правда, что ли?
Я сглотнула и попыталась заговорить. Получилось не сразу.
— Он не сказал мне своего имени, ну я и… Надо же мне как-то его называть…
— Нет, правда?
Мальчуган, забавляясь, подошел ближе. Судя по направлению на источник голоса, я была намного выше ростом, но это обстоятельство как-то не особенно утешало. Я по-прежнему не могла его видеть — ни тени, ни контура, а это значило, что в умении скрываться большинство богорожденных ему и в подметки не годились. Я даже его запаха не ощущала! Но вот что касается присутствия… Оно заполняло весь переулок, опять-таки не в пример остальным.
— Солнышко, — задумчиво повторил мальчик. — И что, отзывается он на это имя?
— Ну… не то чтобы… — Я облизнула пересохшие губы и отважилась спросить наудачу: — С ним все хорошо?..
Мальчик сразу отвернулся:
— О да, с ним будет все хорошо. Куда ж он денется!
Я почувствовала, что его гнев только усилился, и сердце у меня ушло в пятки: я поняла, что ляпнула нечто неподобающее и только все усугубила. А Сиэй продолжал:
— Что бы ни произошло с его смертным телом, как бы он ни надругался над ним… И конечно, конечно же, я об этом знаю, а ты думал — нет? — Он снова обращался к Солнышку, и теперь его голос по-настоящему дрожал от ярости. — Ты думал, я упущу случай посмеяться над тобой, таким гордым, таким самоуверенным, глядя, как ты умираешь снова и снова из-за того, что не соблаговолишь хоть чуточку поберечься?
Послышался звук словно бы резкого толчка, и Солнышко охнул. Еще звук, безошибочно узнаваемый звук удара. Это мальчик лягнул его. Рука Сумасброда, лежавшая на моем плече, напряглась — по-моему, непроизвольно, просто в ответ на то, что ему довелось увидеть.
