— Она… она тебя чем-то прогневала?
Ветер ненадолго сменил направление. Голос Солнышка как бы порхал ко мне и обратно, негромкий, певучий.
— Она отняла его у меня.
— Она… — Я запнулась, не договорив.
Я не понимала, о чем он, и не желала понимать. Прежде их ссоры с Энефой у них с Итемпасом определенно была любовная связь — иначе откуда бы взялись сонмы младших богов. Но Нахадот был чудовищем во мраке, врагом всего доброго и светлого в этом мире. И я не хотела думать о нем как о брате Блистательного Итемпаса, а уж представить себе, что он…
Но я слишком долго общалась с богорожденными. Я знала, что, подобно смертным, они испытывают похоть и гнев, обижаются, превратно толкуют сказанное, нянчатся с ничтожными обидами… и убивают друг дружку из-за любви ничуть не хуже людей.
Я поднялась на ноги, меня пробрал озноб.
— То есть ты говоришь, что это ты начал Войну богов? — выговорила я. — Ты говоришь мне, что Ночной хозяин был твоим возлюбленным… и что ты по-прежнему любишь его? И еще — что теперь он свободен… и что именно он сделал это с тобой?
— Да, — ответил Солнышко.
А потом я, к своему величайшему изумлению, услышала легкий смешок. Полный горечи до такой степени, что в какой-то миг он даже не совладал с голосом.
— Именно это я и сказал.
Я так стиснула посох, что заболели ладони. Я опустилась на корточки, утвердив посох перед собой для равновесия, и прижалась лбом к гладкому старому дереву.
— Не верю, — прошептала я.
Я была просто не в состоянии поверить в услышанное. Ну не могла же я настолько ошибаться насчет нашего мира и его богов… насчет вообще всего! Не могло же все человечество так ошибаться!..
Или все-таки могло?
Я услышала, как скрипнули камешки, — это Солнышко повернулся ко мне.
— Ты любишь Сумасброда? — спросил он.
Вопрос оказался мало того что неожиданным, он был настолько бессмысленным в свете нашей предыдущей беседы, что мне потребовалось время собраться с мыслями и облечь их в слова.
— Да, — сказала я затем. — Благие боги, конечно люблю! Почему ты спрашиваешь об этом?
Опять скрип битых камешков — он направился в мою сторону. Теплые ладони обхватили мои, сомкнутые на древке… Это так удивило меня, что я, не артачась, позволила ему отнять меня от посоха и поставить на ноги. Потом он некоторое время ничего не предпринимал — просто смотрел на меня. Тут я запоздало сообразила, что по-прежнему одета всего лишь в тоненький шелковый балахон.
Зима в этот год стояла мягкая, весна обещала быть ранней, но ночная прохлада брала свое. Я вся покрылась гусиной кожей, соски напряглись от холода, приподняв легкий шелк. Кстати, у себя дома я тоже ходила примерно в таком виде, а то и вовсе нагишом. Я как-то не считала свою домашнюю наготу возбуждающей, да и Солнышко никогда не выказывал ни малейших признаков интереса. Зато теперь я очень даже чувствовала его взгляд, и… он беспокоил меня. Подобного беспокойства в его обществе я ни разу еще не ощущала.
Он наклонился ко мне, его ладони переместились выше, обхватив мои плечи. Они были очень теплыми, они согревали. Я только гадала, что у него на уме, — пока его губы не коснулись моих. Я вздрогнула и отшатнулась, но его руки мгновенно напряглись. Они не причинили мне боли, но предупреждение было весьма внятным. Я замерла. Он вновь притянул меня ближе и поцеловал.
Я не знала, что и думать. Но его губы принудили мои губы раскрыться, явив искусство, которого я за ним даже не подозревала, его язык затеял изысканную игру, и… и я ничего не могла с собой поделать — я прекратила сопротивление. Попытайся он вырвать поцелуй силой, я бы рассвирепела и начала отбиваться. Но он был в прямом смысле слова нечеловечески нежен. Его рот был полностью лишен вкуса, что было странно и лишь подчеркивало его природу. Совсем не то, что целовать Сумасброда. Я не ощущала внутреннюю суть Солнышка в этом поцелуе. Но когда его язык коснулся моего, я вздрогнула: какое наслаждение! Его руки соскользнули с моих плеч на пояс, потом спустились на бедра, и он притянул меня еще ближе. Я вдыхала его запах, странный, отдававший острыми пряностями. Этот жар, эта сила… все так не похоже на Сумасброда! Это беспокоило. Волновало. Пробуждало интерес. Он чуть прикусил мою нижнюю губу, и я задрожала — теперь уже не только от страха.
Он не закрывал глаз. Я чувствовала, как они наблюдали за мной, изучали, взвешивали меня. И пока его рот источал жар, они были холодны.
Отпустив меня, он набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. И проговорил — тихо и страшно:
— Ты не любишь Сумасброда.
Я напряглась всем телом.
— Ты уже возжелала меня, — продолжал он.
В его голосе было столько презрения, что, казалось, каждое слово истекало ядом. Я никогда прежде не замечала за ним такого проявления чувств, а тут дождалась — и встретила одну только ненависть. А он продолжал:
— Тебя притягивает его могущество. Тебе льстит, что ты возлюбленная божества. Быть может, ты даже предана ему в той скудной мере, на которую способна. Впрочем, в этом я сомневаюсь — тебе, кажется, любой подойдет, главное, чтобы он был богом… О, я изведал опасности, которыми чревато доверие к твоему племени. Я предупреждал своих детей, я удерживал их от общения с вами, пока мог. Однако Сумасброд упрям. Я заранее скорблю о той боли, которую он испытает, осознав наконец, насколько ты недостойна его любви!
Я стояла напротив него, потрясенная до глубины души. Было мгновение — долгое и жуткое, — когда я готова была признать его правоту. Ведь Солнышко — пусть низложенный и поруганный — оставался богом, которого я чтила всю свою жизнь. Он просто не мог ошибаться. И в самом деле, разве я не заколебалась, выслушав предложение Сумасброда?.. А теперь получалось — мой бог взвесил мое сердце и нашел его легковесным, и от этого было больно.
Но потом слово взял разум, и это слово было: да пошел ты знаешь куда!!!
Я еще чувствовала у себя за спиной «ногу» водяного бака. Используя ее для опоры, я уперлась обеими ладонями в грудь Солнышка и что было силы отпихнула его. Он шатнулся назад, удивленно вскрикнув. Я рванулась следом — страх и смятение переплавлялись в лютое бешенство.
— Вот тебе доказательство!..
Мои ладони безошибочно нашли его грудь, и я снова пихнула его, вложив весь свой вес в это движение и с удовлетворением услышав, как он крякнул.
— Решил, значит, будто я не люблю Сброда?! Да, ты обалденно целуешься, и что? Уже вообразил, будто готов потеснить Сумасброда в моем сердце?! Боги всевышние, как же он был прав! Ты в самом деле понятия не имеешь, что такое любовь!
Я отвернулась, яростно бормоча что-то еще, и стала ощупью пробираться назад к двери.
— Постой, — сказал Солнышко.
Я продолжала идти, не водя перед собой посохом, а скорее размахивая. Ладонь Солнышка перехватила мою руку. Я выругалась и попыталась стряхнуть ее.
