Сумасброд буркнул что-то на языке богов. Казалось, фраза сворачивалась, била хвостом и выпускала шипы, — должно быть, слова были бранными.
— А дальше что было?
— Солнышко… Он схватился с тем человеком. Возникла магия… — Я вцепилась в руки Сумасброда, собрав в горсти ткань его рубашки. — Сброд, тот мужчина как-то поразил его магией, отсюда и кровь. Потом, по-моему, Солнышко сгреб его и стащил с крыши, но я не слышала, чтобы они падали наземь…
Сумасброд тем временем жестикулировал, рассылая своих спутников кого куда — проверять ближние улицы и участок у дома. Китр и Пайтья остались подле нас. Сумасброд в телохранителях не нуждался… в отличие от меня. Полагаю, одному из них было поручено волшебным образом умыкнуть меня прочь, если так или иначе дело дойдет до драки.
— Дождутся, сровняю я с землей этот их Белый зал, — рычал он, подталкивая меня обратно к входной двери, и сквозь его человеческий облик прорывалось голубое сияние. — Если они посмели напасть на меня и на моих близких, я…
— Тот тип не за Солнышком приходил, — пробормотала я, запоздало сообразив, что к чему.
Остановившись, я ухватила Сумасброда за руку, чтобы привлечь его внимание:
— Сброд, ему Солнышко сто лет был не нужен! Будь он Блюстителем, он ведь его решил бы забрать, так? Они же знают, что это он тех в Южном Корне поубивал!
Чем дольше я об этом думала, тем уверенней становилась.
— Думается, тот человек вообще Блюстителем не был…
Я совершенно правильно истолковала изумленное выражение, мелькнувшее на лице Сумасброда. Он переглянулся с Китр: она выглядела не менее встревоженной. Потом Китр обернулась к одному из смертных — к женщине-писцу. Та кивнула и опустилась на колени, вытащила из-за пазухи стопку бумаги и сняла колпачок с тонкой кисточки для письма.
— Я тоже пойду посмотрю, — сказала Китр, исчезая.
Сумасброд притянул меня к себе, одной рукой обнимая за плечи; вторую он на всякий случай оставил свободной. Я попыталась внушить себе, что здесь я в безопасности: один бог меня держит в объятиях и еще полдюжины готовы немедленно защитить… Вот только все нервы у меня звенели, подобно перетянутым струнам, да и паника только ждала повода вновь разыграться. Я никак не могла отделаться от ощущения: все плохо. Очень-очень плохо. Кто-то наблюдает за нами. Что-то вот-вот случится. Об этом криком кричала вся моя интуиция.
— Тела нет, — подходя к нам, сказал Пайтья.
Я видела, как позади него на улице то возникали, то прятались другие богорожденные. На мостовой, на карнизах, на краях крыш…
— Крови — как раз достаточное количество, — продолжал Пайтья. — И все. Плоти нет. Даже… мм… кусочков.
— Это… чья?
Мне пришлось поднатужиться, чтобы меня услышали, так плотно прижималась моя голова к плечу Сумасброда.
— Это его кровь.
Пайтья оглянулся на борзую, обнюхивавшую багровые лужи. Собака подняла взгляд и кивнула, соглашаясь.
— Никакого сомнения, — продолжал пестрокожий. — Кровь разбрызгана так, словно лилась с высоты. Но никто здесь не падал.
Сумасброд что-то пробормотал на своем языке, потом вновь перешел на сенмитский, чтобы я понимала.
— Значит, было оружие. Или магия, которую ты вроде заметила. — Он посмотрел на меня сверху вниз и раздраженно нахмурился. — Он лишен могущества, ему не справиться с писцом… если то был писец. Но он стоял на крыше дома, битком набитого богорожденными! Почему было просто не позвать на помощь? Упрямый мерзавец…
Я закрыла глаза и прислонилась к Сумасброду. На меня вдруг накатила усталость. Я запоздало осознала, что тоже могла бы закричать, вызывая подмогу; к сожалению, в тот момент я была слишком напугана и не сообразила подать голос. А вот Солнышко, в отличие от меня, совсем не боялся. Он просто не пожелал помощи. Он снова очертя голову устремился навстречу опасности, разменивая свою жизнь, точно монету… похоже, лишь ради того, чтобы вновь ощутить вкус былого могущества. На сей раз он поступил так из-за меня, вот только легче от этого почему-то не становилось. Богорожденные всегда уважали жизнь, в том числе и собственную. При всем своем бессмертии они старались защищаться, когда на них нападали, или хотя бы уворачиваться от ударов. Если приходилось драться, они предпочитали не убивать. А Солнышко и свою родню не щадил…
— Ночной хозяин его бы просто убил, — проговорила я, ощутив внезапную горечь. Сумасброд удивленно поднял брови, но я покачала головой. — Что-то с ним не так, Сброд. Я всегда это подозревала, но сегодняшнее…
Я помнила, как едва заметно дрогнул голос Солнышка, когда он признал себя зачинщиком Войны богов. Такой вот миг на краю, малая трещинка в его твердокаменном стоицизме. Но если я что-нибудь понимала, все было куда глубже. Его пренебрежение к собственной плоти… Каким образом он три месяца назад мертвым угодил в выгребную яму возле моего дома, вот что интересно бы знать? Развратный поцелуй, которым он меня наградил. И еще более порочные слова, возлагавшие на меня ответственность за все вероломство человеческого рода.
Он был — был же когда-то! — богом порядка, живым воплощением постоянства, разумности и покоя. А человека, которым он стал здесь, в царстве смертных, просто невозможно было понять с точки зрения здравого смысла. Солнышко не воспринимался как Итемпас, потому что Солнышко не был Итемпасом. И все мое правильное маронейское воспитание не могло заставить меня считать его таковым.
Сумасброд вздохнул:
— Нахадот хотел убить его, Орри. И огромная толпа моих родичей хотела того же — после всего, что он натворил. Но, как ни крути, Трое создали эту вселенную; умри один из них, и все прекратится. Поэтому его сослали сюда, где он просто не сможет натворить особой беды. И может быть…
Он примолк, и опять я различила в его голосе эту тоску по несбыточному. Надежду, теплившуюся всему вопреки.
— Может быть, каким-то образом он… сумеет стать лучше. Прозрит свои былые ошибки. Не знаю…
— Он сказал, что пытался принести извинения. Там, на крыше. Принести их…
Я содрогнулась, не в силах выговорить это имя. Мы, маро, никогда не забывали его, но и не произносили, если была хоть какая-то возможность обойтись. И я докончила:
— …Ночному хозяину.
Сумасброд удивленно заморгал:
— В самом деле? Вот уж не ждал так не ждал… — И он опять сдвинул брови. — Только не думаю, чтобы это помогло… Он убил мою мать, Орри. Истребил ее с помощью яда и надругался над телом. А потом несколько тысяч лет убивал или бросал в заточение тех из нас, кто поднимал против него голос. Чтобы сверстаться за такое, нужно чуть-чуть побольше, чем простое «извини, я был не прав»…
Я потянулась к лицу Сумасброда, кончиками пальцев читая его выражение. Это помогало мне улавливать все, чего не передавал голос.
— Ты все еще гневаешься…
