— Может, — сказала я, — он просто другого способа придумать не мог.
— Что?!
— Может, это был единственный путь, казавшийся ему вменяемым — после того невменяемого поступка, что он совершил? Может, он думал, что время все исправит — хотя это было невозможно? Даже при всем том, что от его деятельности становилось все только хуже…
Мой первоначальный гнев успел улетучиться, я вспоминала Солнышко, каким он предстал мне прошлой ночью — на коленях, полностью лишенным надежды.
— Может, он считал, что лучше пусть ты будешь в плену и ненавидишь его, чем насовсем тебя потерять?
Я понимала, что это бессмысленный спор. Иные деяния не подпадают ни под какое прощение. Убийство, несправедливое заточение и пытки суть непрощаемые грехи… Наверное. Ну, мне так кажется.
И тем не менее…
Сиэй почему-то закрыл рот. Посмотрел на Солнышко. Стиснул зубы, сузил глаза:
— Ну так что? Эта смертная вправду говорит за тебя, отец?
Солнышко не ответил. Все его тело излучало страшное напряжение, но проложить себе путь словами оно не могло. Я этому не удивилась. Я даже выпустила его руку, чтобы ему проще было оставить меня, когда он уйдет.
Его ладонь внезапным движением сомкнулась на моей — плотно, с судорожной силой. Я бы теперь не смогла высвободиться, даже если бы захотела.
Пока я удивленно моргала, соображая, что бы это значило, Сиэй недовольно вздохнул.
— Не пойму я тебя, — сказал он мне. — Ты же вроде не дура. Он же пустая трата твоих сил! Неужели ты из тех женщин, которым для счастья нужно непременно мучить себя? Которые примут только такого любовника, что станет избивать?
Я негромко ответила:
— Моим возлюбленным был Сумасброд.
При этих словах Сиэй искренне опечалился:
— Я и забыл… Мне жаль.
— Мне тоже.
Я вздохнула и потерла глаза, они отчего-то вновь разболелись. Видно, во дворце под названием Небо было многовато магии; я не привыкла все время видеть. Мне не хватало тьмы Тени с ее редкими искрами и проблесками волшебства.
— Дело просто в том, что вы… все вы будете жить вечно… — Тут я спохватилась и поправилась с горькой улыбкой: — Не принимая в расчет возможность убийства, конечно. У вас вечность впереди, чтобы разобраться друг с другом…
То, чего всяко не было бы у нас с Сумасбродом, даже если бы он не погиб. А еще я жутко устала; волевое усилие, чтобы не подпускать к себе горе, давалось мне все с большим трудом.
— Я просто не вижу смысла проводить эту вечность в ненависти. Вот и все…
Сиэй задумчиво смотрел на меня. Его зрачки внезапно изменились, превратившись в пристальные кошачьи щелки, только на сей раз их преображение не сопровождалось угрозой. Быть может, ему, как и мне, требовались странные глаза, чтобы видеть недоступное остальным. Потом он обратил эти свои глаза на Солнышко и долго рассматривал его, не говоря ни слова… Не знаю уж, что он углядел, но увиденное не развеяло его гнев. Другое дело, что и нападать он не стал, и я решила считать это победой.
— Сиэй… — вдруг сказал Солнышко.
Его рука крепко, почти до боли, сжала мою. Я скрипнула зубами и промолчала, не смея встревать. Я слышала, как он набрал воздуха в грудь…
— Только не вздумай извиняться передо мной, — сказал Сиэй.
Он говорил очень тихо, быть может чувствуя то же, что и я. Его лицо стало очень холодным, превратившись в сущую маску гнева.
— То, что ты сделал, не может быть искуплено всего лишь словами. Даже пытаться приносить извинения значит оскорбить. Не только меня — саму мамину память…
Солнышко замер. Потом его рука дернулась на моей, ни дать ни взять черпая силы в прикосновении, потому что он все-таки заговорил.
— Если не слова… — сказал он. — Помогут ли деяния?
Сиэй улыбнулся. Я была готова поклясться, что зубы у него заострились.
— Какие же деяния могут искупить твои преступления, мой блистательный родитель?
Солнышко отвел глаза, и его хватка наконец ослабла.
— Никакие. Я знаю.
Сиэй глубоко вдохнул и тяжело, медленно выдохнул. Покачал головой, глянул на меня, вновь покачал головой и наконец отвернулся.
— Я передам матери, что ты отлично справляешься, — сказал он Теврилу.
Тот не проронил ни слова за время нашего разговора; полагаю, он слушал, затаив дыхание.
— Она рада будет это слышать.
Теврил наклонил голову в этаком полупоклоне.
— Сама-то она как? Благополучно?
— Еще как благополучно! Божественность очень ей подошла. Это мы тут на ушах ходим…
Мне показалось, он на мгновение заколебался и хотел было вновь повернуться к нам с Солнышком, но в итоге лишь кивнул Теврилу:
— Ну, до новой встречи, лорд Арамери.
И испарился.
Теврил проводил его исчезновение долгим вздохом, выразившись, кажется, за всех нас.
— Что ж, — сказал он. — С этим делом мы покончили, осталось решить лишь одно. Ты обдумала мое предложение, эру Шот?
Я на самом деле лелеяла одну-единственную надежду. Если я выберу жизнь и позволю Арамери пользоваться собой, быть может, когда-нибудь мне удастся освободиться. Найду способ… Жалкая, почти несбыточная надежда, но больше-то у меня ничего не было.
— Вы уладите для меня дела с орденом Итемпаса? — спросила я, силясь сохранить достоинство.
Настал мой черед искать поддержки у Солнышка. Продавать душу казалось некоторым образом проще, пока он рядом.
Теврил чуть наклонил голову:
— Это уже сделано.
— И еще… — Я помедлила. — Вы дадите мне слово, что эта метка, которую я обязуюсь носить… Что она будет делать только то, что вы сказали?
Он приподнял бровь:
— Эру Шот, как мне кажется, вы не в том положении, чтобы очень уж торговаться.
Я вздрогнула и съежилась, потому что он, конечно, был прав, но моя свободная рука сжалась в кулак. Очень уж я не любила, когда мне угрожали.
— Я могу сказать младшим богам, что я такое. Они убьют меня, но хоть не станут использовать так, как собираетесь вы.
Лорд Арамери откинулся на троне и положил ногу на ногу:
— Ты не знаешь этого наверняка, эру Шот. К примеру, расскажешь ты какой-нибудь богорожденной, а у нее окажутся свои враги, от которых она не прочь избавиться. Ты в самом деле готова сменить смертного хозяина на бессмертного?
Я о такой возможности даже и не задумывалась. Представив, что могло получиться, я застыла от ужаса.
— Не бывать тебе ее хозяином, — сказал Солнышко.
