Лола кивнула и отпила из стакана.
– Короче, я с ним ушла, а Ашот обиделся. Пришлось мне
место новое искать. Хорошо, устроилась в Союз художников. Люди вежливые,
обходительные, меня ценили, я ведь правда у Ашота очень хорошо кофе варить
научилась. Да и порядок у меня был, цветочки всегда… Ну с Антоном, конечно,
жизнь нервная, бабы на нем так и виснут, что ни день – то новая…
Лола печально кивнула, и Лариса, минутку помолчав,
продолжила:
– А тут он по работе своей в Германию укатил, сперва и
меня обещал взять, да обманул, конечно. И привез он оттуда стерву эту немецкую,
Монику… Ну, это я тебе скажу, фашистка, другого слова не подберешь! Чуть что –
в морду! Ну я понимаю там в волосы вцепиться, ногти в ход пустить – бывает, я и
сама могу, но эта сволочь всякие, блин, единоборства знала, так меня пару раз
так отметелила – пришлось дома отлеживаться, встать не могла… И главное,
поженились они с этой гестаповкой! Он-то, Антон, все твердил: такие, говорит,
как я, не женятся! А как подцепил богатую, сразу женился… у нее папаша какой-то
там миллионер настоящий… Да ты же это лучше меня знаешь!
Лола кивнула, и Лариса продолжила свой рассказ:
– Я, конечно, держусь в сторонке, а только мне худо,
как будто на игле сидела и дозы не достать. Маюсь, маюсь, и вдруг Антон сам
звонит – так и так, разбилась моя Моника вдребезги, приезжай меня пожалеть… Ну
не козел ли? Какая бы она ни была, но все-таки жена, и померла только что, да
еще как страшно, а он тут же другой бабе звонит, чтобы приехала и пожалела…
Пожалела! Сама понимаешь, у него на все про все одна жалость – в койку! А я-то,
дура, и рада – соскучилась… И снова все пошло по заведенному. Расследование,
конечно, было смерти этой Моники, да только все чисто оказалось –
действительно, ехала одна, поддатая сильно была, вот и врезалась в дерево!
Небось привыкла там у себя в Германии по хорошим дорогам ездить, сука! –
Лариса перевела дух, выпила еще и продолжила: – Кремировали ее, и тут вдруг
приезжают из Германии папашины представители. Антон перепугался, потому что в
нашей милиции не то чтобы прямо говорили, что это он к смерти богатой жены
ручку приложил, но косо посматривали. И тут вдруг немцы приперлись, как
оказалось – денежные вопросы решать. Папаша-то Моникин не промах оказался, и
когда дочка в Россию лыжи навострила, он ее жизнь на всякий пожарный случай
застраховал. На два миллиона!
– Ни фига себе! – без удивления констатировала
Лола, она и так это знала.
– Вот именно. И, естественно, папочка от большого горя
захотел эти денежки получить. Значит, приезжают двое хмырей немецких, трясут
перед Антошей бумагами и рассказывают о страховке. Этот дурень не знает, что
делать, – радоваться или от страха трястись, потому как на него теперь точно
убийство повесят, если докажут, конечно. И тут немцы ему вежливо сообщают, что
он может отдохнуть от мысли о деньгах, потому что ничего ему с той страховки не
причитается. Бумагами трясут, контракты какие-то подсовывают. Антон, знаешь,
хоть и полный дурак, но по-немецки понимает, от Моники своей научился.
Просмотрел он бумаги и послал этих немцев подальше. Знать, говорит, вас всех не
желаю, и передайте тестю моему бывшему, что жизнь с его дочерью я вспоминаю как
страшный сон.
А мне еще похлеще сказал: все, говорит, вы стервы, и больше
никогда в жизни не женюсь, лучше удавлюсь!
– Интересно, а ты-то при чем! – возмутилась Лола.
– Я ему тоже так сказала, и еще много всего, в общем,
поругались мы, и я решила характер выдержать, тем более что у него на работе
одна такая… стала на Антошу вешаться.
– Брюнетка, Викой звать? – небрежно спросила Лола.
– Точно, – Лариса не удивилась Лолиной
осведомленности, просто кивнула, потом снова заговорила: – Только немножко
времени прошло, недели три, может, месяц, и я на работе у себя, в Союзе этом,
зашла наверх, на выставку – там девица одна мне свитер хороший обещала, ну и
вдруг смотрю – фотография висит, а на ней немка эта, Моника… хоть лица не
видно, но я ее сразу узнала – и фигура, и космы ее рыжие, и главное – у нее родимое
пятно такое, вот тут, – Лариса ткнула пальцем Лоле в плечо, – вроде
как звездочка четырехконечная…
– Ты-то откуда про это пятно знала?
– Да уж знала… – Лицо Ларисы затянулось пеленой
воспоминаний. – Пришла однажды, у меня еще свой ключ был, а они в постели…
ну тогда мы с ней подрались! Мне, правда, больше досталось, но и ей перепало.
Короче, я сначала так просто уставилась на эту фотку, что свою подругу любезную
увидала, а потом до меня дошло – мать честная, да у нее же в руке журнальчик
июльский, а она в июне расшиблась… А тут стоит, шлюха немецкая, в чем мать
родила, жива-живехонька! Тут меня такая злость разобрала – выходит, все она,
гестаповка эта, нарочно подстроила, вместо себя дуреху какую-то в машине
сожгла, наверное, из-за страховки – в кино и в книжках всегда такие вещи из-за
страховки устраивают. А может, просто хотела от папашки своего немецкого
смыться или еще что-нибудь в этом роде. Ну, короче, думаю, не сойдет тебе это
так, испорчу тебе всю малину! Взяла фотоаппарат, щелкнула эту стерву прямо на
стенке и послала фотографию папе-миллионеру – пусть сам со своей доченькой
разбирается.
– Откуда ты его адрес взяла? – спросила Лола.
– Визитку нашла как-то у Антона. Там все, конечно,
по-немецки написано, но я просто буквы переписала с визитки и послала… Я ведь
как рассуждала? Конечно, лучше бы этот снимок в страховую компанию послать,
чтобы там поняли, что мошенничество произошло. Но откуда я знаю, куда? И потом,
в голове у меня не укладывается, что отец мог родную дочь на смерть послать
из-за денег. Нет, думаю, тут другое что-то. Пускай, думаю, папаша
призадумается. Ну а если не станет он реагировать, я что-нибудь другое
придумаю. А сама на всякий случай меры приняла. Встретила в союзе фотографа
того, кто ее снимал. Алкаш тот еще, Славка Расторгуев. Я его и спросила, где он
ее видел и когда. Так спросила, вроде мимоходом. Кофе хорошего сварила,
коньячку налила. Он и давай трепаться.
– Ну-ну, теперь, пожалуйста, поподробней! –
послышался голос Маркиза, который появился на веранде, одной рукой потирая
затылок, а в другой руке держа совершенно расслабленного Пу И.
– Ленечка, зачем ты встал? – всполошилась
Лола. – Тебе нельзя, вдруг сотрясение мозга?
– Со мной все в порядке, – грозно сказал
Маркиз, – и хватит об этом. Продолжай и ничего не опускай, никаких
мелочей, – обратился он к Ларисе.
– Увидел он эту девку на одной крутой даче, –
продолжала Лариса, – а попал туда совершенно случайно, по пьяному делу.
– Когда это было? – перебил Маркиз.
– Точную дату он, естественно, не помнил, а сказал, что
примерно в середине июля.
– Чья дача?
– Он знать не знал, и в голове ничего не
отложилось, – призналась Лариса.
– Как на дачу попал, хоть помнил? – не отставал
Маркиз.
– Я тоже к нему привязалась, он даже удивился – мне-то
какой интерес? Но коньячку я ему подливала, так что Славка честно старался все
вспомнить. Значит, был он в тот вечер при деньгах и зашел выпить в «Собаку
Баскервилей». Так себе кабак, средней руки, но относительно приличный. Славка, когда
при деньгах, норовит не в забегаловку идти, а в приличное место. Сидит себе,
пьет, закусывает, и вдруг входит давний его знакомый Левик Мкртчян.
