– Полежите рядом, голубки, – насмешливо проговорил
Вольф, – напоследок насладитесь обществом друг друга!
Маркиз по глазам Лолы видел, как ей хочется достойно
ответить немцу, но язык уже не слушался ее, и только в глазах девушки сверкала
жгучая ненависть.
Вольф отправил двоих своих подручных на посты снаружи дома,
чтобы подстраховаться на случай появления незваных гостей, а третьего, наиболее
доверенного человека, оставил в комнате. Затем он достал из своего чемоданчика
еще один шприц и несколько ампул и подошел к кровати, на которой лежала
связанная Моника.
– Ну-с, фройлен, – он набрал в шприц прозрачную
жидкость из первой ампулы и склонился над девушкой, – сейчас мы немножечко
покопаемся в ваших мозгах, если вы не возражаете. Впрочем, если вы
возражаете, – он усмехнулся и поднес шприц к предплечью Моники, – мы
все равно в них покопаемся.
Моника забилась на кровати, пытаясь откатиться в сторону и
не дать Вольфу сделать укол.
Вольф подозвал своего помощника, и тот сильными руками
прижал девушку к кровати. Герр Вольф ввел иглу под кожу, и Моника дернулась,
как от удара. Лицо ее побледнело, и она перестала биться в судорогах, безвольно
распластавшись на кровати и уставившись в потолок.
Вольф осторожно выдернул шприц, отломил кончик второй ампулы
– с розоватым содержимым, напоминающим по цвету вино. Он сделал Монике вторую
инъекцию, и лицо девушки немного порозовело. Затем он ввел ей третий препарат,
тускло поблескивающий на свету, как жидкое серебро. После этого Вольф убрал
свои инструменты в чемоданчик и достал из него портативный магнитофон и
небольшой прибор, с виду напоминающий электробритву.
Включив этот прибор в сеть, Вольф направил его раструб в
сторону Моники. Прибор зазвучал тонким, утомительным звуком, напоминающим
многократно усиленное комариное гудение. Этот звук даже в других концах комнаты
действовал на нервы, мучил и раздражал слух.
Маркиз и Лола, не имея возможности шевельнуться, особенно
страдали, и видно было, что даже сам Вольф с трудом переносит отвратительное
монотонное гудение.
Когда этот звук стал почти невыносим, Вольф поворотом
рукоятки прибора убавил его громкость и одновременно монотонным, повелительным
голосом заговорил:
– Раз, два, три. Ты слышишь мой голос и подчиняешься
ему. Мой голос выведет тебя на свет, выведет тебя из подземелья, из мрака. Ты
слышишь мой голос и выполняешь все его приказы. Теперь будь особенно
внимательна. Хаммурапи.
При звуке этого древнего имени лицо Моники удивительным
образом изменилось. С него как будто смыли всякое выражение, которое
обязательно присутствует на любом человеческом лице, – даже на спящем.
Даже на мертвом. Лицо Моники не омертвело – оно стало лицом автомата, лицом
робота. И она заговорила.
Вольф поспешно включил заранее приготовленный диктофон и
поднес его к самым губам Моники, чтобы не упустить ни одного слова, ни одного
звука. А Моника бесстрастным, механическим голосом произносила ряды цифр,
бесконечные ряды цифр.
Казалось, все замерло в этом мире, все застыло, только тихо
шуршала пленка в магнитофоне, да холодный, бесстрастный голос, совершенно
непохожий на голос Моники Тизенхаузен, произносил цифры, цифры, цифры,
бесконечные цифры.
Время остановилось. Маркиз вслушивался в бесконечный
монотонный монолог Моники, но в этом непрерывном потоке цифр не было видимого
смысла – наверняка это был какой-то шифр, который еще нужно было раскодировать.
Чувства Маркиза обострились; он не мог шевельнуть ни рукой,
ни ногой, но зато слышал и видел гораздо лучше, чем обычно.
Он слышал скрип рассохшихся половиц старого дома, слышал
шорох деревьев в саду, слышал осторожные шаги охранников за окном. Минуты текли
за минутами под монотонный механический голос, и внезапно Маркиз почувствовал,
что может чуть-чуть пошевелить пальцами правой руки. Видимо, действие
препарата, который ввел ему Вольф, заканчивалось. Еще через несколько минут
вернулась чувствительность и в левую руку.
Леня скосил глаза на Лолу и увидел, что она тоже слегка
пошевелила пальцами. Встретившись с ней глазами, он постарался взглядом
предупредить ее, чтобы она не выдала себя неосторожным движением, не показала
Вольфу, что действие инъекции подходит к концу.
Герр Вольф не обращал внимания на своих пленников, он следил
за Моникой и боялся пропустить момент, когда в магнитофоне закончится кассета и
ее нужно будет заменить.
В это время своим обострившимся слухом, а точнее, даже не
слухом, а шестым чувством Маркиз почувствовал, что на улице возле дома что-то
происходит. Как-то подозрительно скрипнуло дерево, треснула ветка под чьей-то
ногой… и шестое чувство подсказало Маркизу, что один из охранявших дом снаружи
подручных Вольфа убит.
Маркиз вспомнил гибкого смуглого человека, который
подкладывал взрывное устройство в машину доктора Длуголенского, вспомнил
совершенно не похожий на него труп на полу комнаты и подумал, что Виктор
вернулся и события приобретают новое направление.
Снова наступила тишина, нарушаемая только монотонным голосом
Моники. Теперь Маркиз особенно внимательно вслушивался в эту тишину, ожидая
дальнейшего развития событий. Одновременно он прислушивался к собственному
телу, к тому, как медленно, постепенно, понемногу к нему возвращается
чувствительность. Вот он уже может шевельнуть правой ногой… вот и левой…
И в это время под окном раздался едва слышный звук – то ли
тихий скрип, то ли вздох, и Маркиз понял, что второго часового тоже сняли.
Кассета в диктофоне закончилась, и герр Вольф молниеносно
заменил ее, вставив на место закончившейся чистую, а использованную кассету
положил рядом со своим чемоданчиком на край стола.
Моника произнесла еще несколько цифр и замолчала. Тишина
стала совершенно полной, ощутимой, как густая вязкая жидкость.
– Ну вот и все, – проговорил герр Вольф,
поднимаясь, и повторил кодовое слово: – Хаммурапи.
С лица Моники сошла безжизненная маска автомата, она
расслабленно откинулась на подушку и закрыла глаза.
И в то же мгновение с легким скрипом приоткрылась дверь
комнаты. Спецназовец, подручный Вольфа, выхватил из-за пазухи револьвер и одним
прыжком подлетел к двери, но в то же самое время со звоном вылетело окно, из
него полыхнуло огнем, и голову спецназовца снесло пулей крупного калибра. В
разбитое окно влетел гибкий, как хищный зверь, худой, смуглый, высокий мужчина,
и в ту же секунду в грудь Вольфу уперся ствол короткого десантного карабина.
– Моника, – проговорил смуглый человек,
повернувшись к девушке, безжизненно лежавшей на кровати, – ты в порядке?
Что этот гад с тобой сделал?
Моника лежала неподвижно, и ни один мускул на ее лице не
шелохнулся. Клацнув затвором карабина, Виктор обратился к Вольфу:
– Что с ней? Ты ее уже выпотрошил?
