– Ты куда? – сердито бросил он ей. –
Возвращайся в дом, пока тебя не хватились.
– Мне никак нельзя возвращаться! – чуть ли не в
слезах выкрикнула Лола, едва поспевая за ним. – Ты что, не мог мне помочь?
Этот боров едва не трахнул меня!
Маркиз только махнул рукой.
Свернув за угол, он увидел темный силуэт «опеля» и в два
больших шага подлетел к машине. Протянув руку к дверце, застыл на месте. На
переднем сиденье рядом с местом водителя сидел человек – лысый толстяк в
твидовом пиджаке.
– Какого черта, Шульц? – возмущенно выкрикнул
Маркиз, распахнув дверцу. – Как вы объясните…
Слова застряли у него в горле. Шульц сидел, неподвижно
уставившись перед собой широко раскрытыми неживыми глазами. На его виске
темнела неровная рана, со сгустками запекшейся крови.
Маркиз отшатнулся от трупа, резко втянув воздух сквозь
сжатые зубы, и повернулся к Лоле:
– Это ловушка, беги!..
Но бежать было уже поздно. Вспыхнули ослепительные лучи
автомобильных фар, и Лола с Маркизом замерли в их мертвенном свете, как артисты
на сцене в финале кровавой трагедии.
– Стоять неподвижно! – прогремел усиленный
мегафоном голос. – Руки положить на крышу автомобиля!
Тяжелой походкой неотвратимого рока к ним приблизились двое
немецких полицейских, обшарили наглыми руками, защелкнули на запястьях
наручники, грубыми толчками загнали в полицейский микроавтобус с зарешеченными
окнами и повезли под завывание сирены по темным пустым улицам.
Короткая поездка, снова – грубые руки, толчки, ступени, ярко
освещенные коридоры полицейского участка, пустая голая комната, направленная в
лицо лампа…
– Вы хотите сделать заявление?
– Нет.
– По какой причине вы убили Гельмута Ланга?
– Не знаю такого.
– Человек, найденный мертвым в вашей машине.
– Я его не убивал.
– Вы задержаны на месте преступления. На орудии
убийства – ваши отпечатки пальцев…
– Какое орудие убийства?
– Разводной ключ.
– Я его не убивал.
– Вы хотите сделать заявление? Лолы рядом не было,
Маркиз понял, что их развели по разным комнатам и ее сейчас тоже допрашивают.
Свет лампы резал глаза, хриплый голос бил и бил по барабанным перепонкам:
– Что вы делали в доме господина Тизенхаузена?
– Я там не был.
– Что вы знаете о краже картины Рубенса «Кающаяся
грешница»?
– Ничего не знаю.
– Гельмут Ланг был вашим сообщником?
– Я не знаю такого.
– Вы хотите сделать заявление?
– Нет.
– Ваша сообщница все нам рассказала!
– Что именно?
– Вы хотите это узнать?
– Мне все равно.
– Вы хотите сделать заявление?
– Нет.
«Вы хотите…» «Нет…» «Вы…» «Нет…» Лампа погасла, воцарилась
блаженная тьма. Раздались шаги. Маркиз приоткрыл измученные глаза. Один человек
вышел из комнаты, другой вошел – худощавый, невысокий, сутулый, с кривым носом
и насмешливым длинным лицом.
– Вы понимаете, господин Марков, – начал вошедший,
не успев сесть на жесткий стул, привинченный к полу, – вы понимаете, что
положение ваше незавидно. На основании многочисленных улик вас признают
виновным в убийстве Гельмута Ланга.
– Я его не убивал, – устало повторил Маркиз.
Кривоносый поморщился:
– Да не повторяйте вы это как попугай. Это вам не
поможет. И совершенно не важно, убили вы его или нет. Вас хотят трахнуть – и
вас трахнут! Для этого есть все возможности. Версия будет такая: вы в сговоре с
Лангом украли из дома Тизенхаузенов картину, не поделили ее с соучастником и
убили его. Картину, кстати, вы успели куда-то спрятать. Девушка, которая была с
вами, тоже получит приличный срок за соучастие. Поймите, господин
Марков, – вы здесь, в Германии, чужие, и вы никому не нужны. С вами
сделают все, что захотят.
– Я так понимаю, – проговорил Леня, облизав
пересохшие губы, – что вы – тот самый добрый дядя, которому я нужен и
который по этой причине хочет мне помочь?
– Я не добрый дядя, – кривоносый
усмехнулся, – я деловой человек, и я хочу предложить вам сделку.
– Я с удовольствием послушаю, что вы хотите мне
предложить, только, знаете ли, обсуждать деловые предложения как-то приятнее
без наручников. Я, конечно, понимаю, что не в моем положении – диктовать
условия, но думаю, что снять с меня наручники, дать мне стаканчик кофе и
назвать свое имя – вполне в ваших силах.
Кривоносый господин усмехнулся, чуть склонил голову и нажал кнопку
звонка. На пороге вырос двухметровый, коротко стриженный орангутанг в
полицейской форме и вопросительно взглянул на кривоносого, потирая пудовые
кулаки.
– Э… офицер, снимите с заключенного наручники и
принесите ему кофе. Мне тоже.
«Он не из полиции, иначе знал бы, как зовут офицера, –
сообразил Леня, – но при этом достаточно влиятелен для того, чтобы ему
приказывать. Кто же это такой?»
Орангутанг разочарованно засопел, но беспрекословно
подчинился. Маркиз потер руки и, пока детина ходил за кофе, с интересом
разглядывал своего визави.
– Вы можете называть меня герр Вольф, – насмешливо
проговорил тот.
– Думаю, это не настоящее ваше имя, но сойдет и такое.
– Конечно, ведь вам нужно как-то ко мне обращаться.
Как, кстати, вы называли покойного Гельмута Ланга?
– Никак, – Маркиз поморщился. – Я его ни разу
не видел до сегодняшней ночи.
– Как хотите, как хотите… Орангутанг принес два
пластмассовых стаканчика скверного кофе и удалился.
– Итак? – проговорил Маркиз, прихлебывая горячую
бурду. – Зачем я вам понадобился?
– Дело в том, – начал Вольф, откинувшись на спинку
неудобного стула и обхватив тонкими руками колено, – что у господина
Тизенхаузена было две дочери.
Пауза затянулась, и Маркиз, чтобы прервать ее, спросил:
– Какое отношение ко мне имеет состав его семьи?
Герр Вольф прикрыл глаза тяжелыми веками и продолжил:
– Его младшая дочь пребывает в добром здравии и
находится в родительском доме, старшая же несколько месяцев назад погибла.
Погибла она у вас, в России. Господин Тизенхаузен очень тяжело переживал смерть
дочери, что, однако, не помешало ему получить очень большую страховку. А
некоторое время назад мы получили косвенную информацию о том, что девушка жива.
Да, я не сказал вам, что представляю страховую компанию, которая выплатила
страховку.
