Как-то в шалмане завязалась серьезная игра.
Лабух, который обычно играл по маленькой, увлекся и
неожиданно для себя проиграл огромные по тем временам деньги.
Его противник требовал немедленно рассчитаться, грязно
ругался, грозил ножом…
К счастью, вовремя вмешался Соленый. Он специальным
матросским приемом выбил у задиры нож и как следует врезал тому, но после взял
у безотказной Люськи пару кружек пива и сел рядом с Лабухом за щербатый,
прожженный окурками стол.
— Чего ж ты, парень, на такую мель сел? —
проговорил он, положив на плечо Лабуху тяжелую руку. — Ты же парень умный,
грамотный… знаешь, что нельзя под килевую волну зарываться. Теперь ничего не
поделаешь — карточный долг святой, придется отдавать. Я бы и хотел тебе помочь,
да не могу. Не по понятиям это…
— Но у меня нет таких денег, Соленый!
— Раньше думать надо было! Где хочешь доставай… —
Соленый задумался, и вдруг лицо его посветлело. — Слушай, Лабух, а ведь я
знаю, как твоему горю помочь! Ты ведь бываешь в доме у завмага Пал Палыча… ты
ведь инструмент ему настраиваешь…
— Ну бываю, и что с того? Он мне ни за что не поможет, тот
еще скупердяй! У него копейку-то лишнюю никогда не выпросишь, а тут такие
деньги…
— Понятное дело, сам он не поможет. Не тот человек. Но
вот если мы с тобой подсуетимся…
Далеко не сразу до Лабуха дошло, что Соленый предлагает ему
на пару ограбить квартиру завмага.
В первый момент он испугался, но потом подумал, что Соленый
прав, это единственный способ отдать проигрыш. Колебался он недолго — завмаг
действительно был редкостным скупердяем, да и Соленый заверил, что все пройдет
без шума и пыли.
— Главное дело, что ты у него бываешь, знаешь, где что
стоит, где что лежит, кто когда возвращается…
Сперва все действительно шло гладко.
Соленый без проблем открыл дверь, они набили огромный
фибровый чемодан вещами — уложили котиковую шубу жены завмага, жакет с горжеткой,
несколько отрезов, трофейный фотоаппарат, часы, серебряные ложки.
Соленый возился с замком небольшого дубового шкафчика, на
который он имел большие надежды, как вдруг негромко хлопнула входная дверь.
Обернувшись, Лабух увидел в дверях комнаты Пал Палыча.
В руках у завмага была охотничья двустволка — та самая,
которая обычно висела на стене возле пианино.
Совершенно некстати в голове у Лабуха всплыла где-то
услышанная фраза — ружье, которое висит на стене, когда-то обязательно
выстрелит…
Его внезапно обдало холодом, руки задрожали, ноги словно
налились свинцом. Он представил, как дробь из обоих стволов разрывает его
живот…
К счастью, завмаг смотрел не на него, он смотрел на
Соленого, и его палец уже лежал на спусковом крючке…
У самого Лабуха в руке оказался тяжелый медный подсвечник.
Соленый дико выпучил глаза и крикнул ему:
— Бей!
Думать было некогда.
Лабух ударил Пал Палыча подсвечником. Удар пришелся в висок.
Завмаг глухо крякнул и завалился на бок, выронив ружье и широко раскинувшись на
полу, как будто просто прилег отдохнуть. Его широко открытые глаза, тусклые,
как у выброшенной на песок щуки, смотрели куда-то в угол.
— Ты чего, Лабух, сдурел? — неожиданно тонким
голосом проговорил Соленый. — Ты ж его убил!
— Но ты же сам сказал — бей!
— Бей, да дело разумей! — отмахнулся вор. — С
умом бить надо было, не насмерть… чтоб только сомлел… ты же умный парень,
Лабух, а тут такого дурака сморозил! Ну да ладно, нюни распускать после будем,
сейчас надо отсюда сваливать!
Тем не менее он вскрыл-таки шкафчик, что-то оттуда выгреб —
Лабух не видел что, он вообще ничего не видел, кроме тусклых пустых глаз
мертвого завмага.
Послушно, как кукла, он взял чемодан с ворованными вещами и
вслед за Соленым ушел из дома. Дотащил чемодан до сарая, на который указал Соленый,
и вернулся к себе.
До утра он трясся, не сомкнув глаз, а потом отправился
прямиком в шалман.
Там его уже поджидал Соленый.
— Чего, колотит? — Он подмигнул Лабуху. — В
первый раз оно завсегда так! Не дрейфь!
Понизив голос, он сообщил, что продал вещи и отдал за Лабуха
карточный долг. А также сообщил, что завтра они пойдут брать квартиру
заведующего Домом культуры Васильева, у которого Лабух тоже настраивал пианино.
Лабух молча кивнул и отправился на вокзал. Там он сел на
поезд «Свердловск — Ленинград», который останавливался в их городе на две
минуты, и через сутки уже был в Северной столице.
С тех пор прошло больше сорока лет, и он иногда думал, что
все это ему приснилось. Правда, время от времени он видел во сне мертвые глаза
завмага и окровавленный подсвечник в своей руке. После такого сна он просыпался
весь в поту, с тяжело бьющимся сердцем, поднимался, шел босиком на кухню и
долго пил прямо из чайника тепловатую ржавую воду.
Но потом снова засыпал и спал без снов, тяжелым, горьким
сном глубоко одинокого человека.
Но вот сегодня прошлое окликнуло его гнусавым голосом
молодого уголовника.
— Вижу — не забыл! — ухмыльнулся парень, нагло
сверкнув золотым зубом. — Ну и ладушки! Ты только, Лабух, имей в виду — по
убийствам нет срока давности! Это я так, на всякий случай, чтоб уж никакого
лишнего трепа… Соленый говорил, что ты — мужик умный, толковый, все и так
поймешь!
— Жив, значит, старый кровосос? — Пожилой человек
обрел наконец дар речи.
— А чё ему сделается-то? Живее всех живых, как
говорится! Чтоб не сглазить! — И золотозубый постучал по столу.
— И чего вам от меня надо? — проскрипел бывший
Лабух, неожиданно почувствовавший себя ужасно старым.
— Чего нам надо? Известно, чего нам надо. Ты ведь,
папаша, как и прежде, настройщиком работаешь?
— Зачем спрашивать, если сам все знаешь…
— Верно — я про тебя все знаю. Знаю, например, что ты в
один дом вхож…
— Подожди, — пожилой мужчина поднял руку
предостерегающим жестом, — разговор, как я понимаю, будет серьезный, а
здесь место ненадежное… лишних ушей много!
Действительно, за соседним столиком сидел лысоватый мужчина
средних лет, который то и дело бросал в их сторону заинтересованные взгляды.
— Выйдем на улицу, пройдемся… такие разговоры на свежем
воздухе вести сподручнее!
— Что ж ты, папаша, спектакль-то свой не досмотришь? —
Золотозубый ухмыльнулся.
— Ничего, дай Бог не последний!
Двое мужчин молча поднялись, вышли из буфета, спустились по
широкой мраморной лестнице и покинули здание театра. Пройдя по площади,
свернули в тихий сквер.
