– А-а, то есть вы понимаете, что ненависть к брату – это патология.
– Конечно. – Бернард слегка улыбнулся. – Это-то меня и убивало. Я сам чувствовал, что это ненормально. Я очень хотел любить и Адама, и отца. Наверное, тогда уже дал о себе знать мой талант… Знаете, художник так устроен, что ему надо очень много любить. Не получать любовь, а любить самому. Я был еще маленький, но мне уже не хватало любви к одной только маме. Я хотел любить весь мир. Любовь – это энергия творения, это то, что порождает Чудо, это суть любого дара. И, понимаете ли, я вижу в Адаме себя, словно в зеркале, он совершенно такой же, у нас одинаковая моторика, мимика – но он другой. Он – мой персональный Дьявол. Но я должен сказать: это не помешало бы мне любить его. Дьявол и Дьявол, бывает, что ж теперь, от брата отказываться? – Его улыбка на миг сверкнула озорно и искристо. – Но между нами стоял отец. Отец учил Адама такому, что… Да нет, любой порядочный человек скажет: это аморально. Я пытался рассказать ему, объяснить, открыть глаза. Не потому, что хотел переубедить. Я хотел, чтобы у Адама не было иллюзий. Кто предупрежден, тот вооружен. Я не хотел, чтобы мой брат стал жертвой предательства. А в то, что отец его предаст, я верил.
– Были какие-то основания?
– О, – Бернард вскинул брови, – конечно. От большинства художников я отличаюсь приземленностью. Наверное, потому и не стал знаменитостью. Не хватает мне этой перманентной истерики, этого конфликта между божественным даром и смертной, насквозь греховной оболочкой… Вот Адам, надо отдать ему должное, смог бы. Если бы дар художника достался ему. Но кто-то там, наверху, планировал, что у мамы будет один ребенок, и приготовил все только для одного. А родилось двое. Поэтому Главный Распределяющий порвал приготовленное – да и рассовал по двум детским сердцам. Адаму достался характер художника, а мне – способности. Потому-то мы так и ненавидели друг друга – ведь каждый из нас украл у другого то, что дополняло его до целого. Впрочем, я отвлекся. Верите ли, я никогда не фантазировал, не додумывал, не приукрашивал. Даже странно не для художника, а для ребенка вообще. Такой взгляд на мир подобает скорее военному. В своих суждениях, выводах я опираюсь только на факты. Да, эти факты порой незначительны, порой их толкование сомнительно. Но я исхожу лишь из того, что видел, держал в руках, чувствовал сам. – Он помолчал. – Мне было около семи. Первый год в школе. В классе мы с Адамом поссорились, дошло до драки, и я убежал. Домой. Я знал, что дома никого нет, родители работают. Я надеялся, что забьюсь куда-нибудь, проживу в себе это унижение, побуду один. Я вошел в дом и увидел отцовскую куртку в прихожей. Там была и другая одежда, но я сначала не обратил внимания. Я испугался почти до обморока. Я знал, что лучше бы мне вернуться в школу и еще раз подраться с Адамом, чем встретиться с отцом. Но потом я решил, что… Слабые существа бывают очень хитрыми. И во мне тоже проснулась такая звериная хитрость. Я решил на цыпочках пройти по дому, узнать, где отец, и надежно спрятаться. Искать долго не пришлось. Он был в спальне. И я мог бы топать, он не услышал бы. Я, конечно, знал, чем родители занимаются по ночам, думая, что дети спят. Ха-ха! – воскликнул он. – Имея такого брата, как Адам, сложно было бы этого не знать! Он же совал нос всюду, он щеголял взрослыми познаниями, он так самоутверждался. Поэтому я сразу понял, чем занимается отец. Да… он был не один. И не с мамой.
– Вас это травмировало?
Бернард подумал:
– Да, вы знаете, травмировало. Поскольку у меня нет фантазии, я не искал поводов невзлюбить отца, подогнать факты под теорию. Поэтому я был шокирован. Я-то думал, что папа только с мамой, а что он меня третирует – так я, наверное, плохой сын. И тут я понял, что это не я, это он плохой отец. Плохой муж, плохой отец и вообще плохой человек. Вот с этого дня я стал взрослым. Началась моя персональная война. Она закончилась, когда родители разъехались, Адам ушел с отцом, я остался с мамой. Нам было по десять, и еще несколько лет мы вынужденно встречались по нескольку раз в год. Но в четырнадцать я сказал – с меня хватит. Наверное, я сказал это правильным тоном, потому что от меня отстали. А Адам тоже не стремился к встречам. Честно говоря, я больше всего поражен, что он назначил своим наследником меня.
– Но по закону никого другого он и не мог назначить. Он ведь только собирался жениться.
– Ай! – Бернард отмахнулся. – Мог бы оставить государству. Никто бы не обиделся, честно говоря. А что до его женитьбы… он еще десять лет собирался бы. Адам любил мужчин.
– М-м? Но по отзывам тех, кто его знал, у него хватало любовниц.
– И что? У меня их нет, но я люблю женщин. У него их было много именно потому, что мужчин он любил больше. Женщины для него ничего не значили. Утроба для производства сыновей, ну и развлечение. Кстати, я не хочу сказать, что Адам был гомосексуалом, я просто не знаю, я слишком долго его не видел. Но он боготворил отца. Мужчина – царь природы. Он красив, умен, уважаем и достоин всего, что может дать этот мир. А женщина – это так, приспособление. Биоробот, внешний вид которого есть компромисс между функциональностью и подражанием мужчине.
– А вы почему не женились?
– Мама, – Бернард произнес это со спокойной гордостью и испытующе поглядел на меня.
– Ждете, что я скажу какую-нибудь пошлую глупость?
Он рассмеялся:
– Вы не из тех, кто попадается на простые провокации. Все психологи искали у меня эдипов комплекс. Но… все не так. Мама, разумеется, властная женщина. Разумеется, я люблю ее, и она любит меня. Но она никогда не обращалась со мной как с вещью. И я вырос мужчиной, а не подъюбочником. Но я уже досыта нахлебался семейными войнами. Мне, видимо, не везло. Просто не везло. Девушки, которые мне попадались… впрочем, да, влияние мамы, конечно, есть, потому что я выбираю очень уверенных в себе, властных девушек, таких, какие в случае моей смерти могли бы в одиночку вырастить наших детей. Но эти девушки тут же начинали бороться с моей мамой. Они видели в ней соперницу. Они не желали делить меня ни с кем. Боже мой, ну неужели непонятно, что мужчина, который не любит свою мать, не будет хорошим мужем?! – взорвался он внезапно. – Он вообще ни на что не годится! Женщина любит своих детей, а мужчина – свою мать, на этом держится мир! Только через любовь к матери мужчина может научиться любить свою жену и своих детей! И что за женщины пошли… – Он скрипнул зубами. – Ужасно. Мама сказала, что примет любую женщину, которая будет любить меня и которую полюблю я. И я знаю свою маму: она сдержит слово. В юности у меня была подруга, мне все приятели твердили, что она не подходит мне. Все – кроме мамы! А мама сказала – сынок, если вы любите друг друга, то я тоже полюблю ее. Я познакомил их, и не было никакой глупой борьбы. Та девушка с уважением относилась к маме, и это правильно, ведь влюбленная девушка должна быть благодарной той, кто родил и вырастил ее любимого, верно?
– Но что-то вам помешало жениться на той девушке.
Бернард окаменел лицом. Тяжело облокотился о стол, свесил голову.
– Люди, – процедил он. – Все эти такие благоразумные, воспитанные и приличные люди. Она… была совсем не такой, как прочие мои подруги. И как моя мама. Может быть, она могла быть моей сестрой. Мама сказала, что ей всю жизнь не хватало такой дочки. Сказала… на похоронах.
