— Вот не надо, а? Все ты прекрасно понимаешь. То, что с тобой произошло за четыре года, пока ты находился неизвестно где, грубо скажем, был растворен где-то в разрыве колеса обозрения в Зоне, держит тебя так, что ты уже не тот Малахов-Тираторе, которого я знаю тысячу лет. Ведь твой отчет, где написано, что ты попал в сингулярность и ничего не помнишь, не совсем правда? Давай поговорим.
— О чем? — все так же вяло переспросил Малахов.
— Да, трудно с тобой. — Клава грустно посмотрела на Вадима и поставила чашку на стол. — А ну-ка с самого начала, иначе ты просто сам себя сожжешь, поверь мне.
Глава семнадцатая
— Ладно, слушай.
Вадим неторопливо и старательно допивал кофе, а Клава ждала, терпеливо глядя в окно. Когда чашка опустела, Вадим начал рассказ:
— Естественно, в отчете я написал не всю правду. Вернее… Да, мне удалось с помощью Бая найти определенный артефакт, который при правильном использовании должен был позволить переместиться во времени.
— Машина времени? Ты всерьез в это поверил? — Клава развернулась и присела на подоконник.
Она слишком хорошо знала Вадима как человека рационального и удивилась. Встала и пересела на кресло у столика, чтобы быть к нему ближе.
— Не забывай, что сама Зона — еще менее реальна, чем машина времени, как ты ее называешь. Я решил попытаться изменить ситуацию. Исправить ошибки, которые мы все вместе сделали в две тысячи двенадцатом году.
— Мы не делали ошибок, — уверенно сказала Клава, откинувшись на спинку кресла. — Просто мы были в такой неустойчивой системе, что наши любые, запомни, любые действия привели бы к тому, что случилось. Я думаю, мы еще очень корректно себя вели. Ладно, продолжай.
— Ну, в общем, понятно, что эксперимент был крайне безумный, как сама идея перемещения во времени. Но дело в том… как бы это лучше сказать… — Малахов сделал неопределенный жест рукой.
— Затея не удалась? — тихо спросила Клава, глядя слегка исподлобья. — За попытку спасибо?
— Не то чтобы не удалась, результат получился какой-то странный. — Малахов замолк, взял в руки отставленную чашку, попытался выпить, но, кроме гущи, там ничего не было. — Я даже не могу правильно сформулировать. Результат оказался какой-то… мистический. Можно даже сказать, с религиозным подтекстом…
— Ты видел Бога? — улыбнулась Клава.
— Не то чтобы видел… скорее, я был его частью… — Вадим говорил отрывисто, воспоминания накатили на него тягучей волной.
— О, не очень скромно…
— Не надо шутить, лучше сама послушай и попытайся помочь понять. Как только я поднялся до уровня сингулярного разрыва, я… исчез. Мое сознание превратилось в часть… ну, скажем, в часть какого-то коллективного сознания. Вернее, коллективного сознательного состояния материи. Я был никем и всем, я не был локализован во времени. — Вадим в запале даже попытался встать, но не смог и обессиленно оперся на подлокотники кресла.
— Может, это разновидность коматозного состояния. Ведь ты явно находился под действием какой-то жуткой суперпозиции полей. Разорвать пространство, а может, и время, как сделал этот твой артефакт, — не так просто. — Клава нашла, хотя бы для себя, рациональное объяснение. — Ведь представь, если рвется пространство, то что же может тогда произойти с психикой человека?
— Нет, определенно это была не кома. Ведь я не все время находился в этом растворенном состоянии. Иногда я материализовался. Много раз. Я не могу все восстановить в деталях, но точно помню — коллективное сознательное выталкивало меня в материальный мир. И это было именно вне времени. Вернее, каждый такой выброс мог оказаться в любой точке временной шкалы.
— Но ведь это тоже могло быть частью видений, которые возникали в твоем мозгу вод воздействием окружающих полей! — Клава никак не хотела отступать от материалистической точки зрения.
— Да. Конечно, могло. Но странные какие-то были видения. Я шел на штурм Никеи вместе с Петром-пустынником. И поверь — я не изучал этого в курсе истории. Я бомбил ночной Берлин в сорок первом году. Я был штурманом дальней авиации, мы летели на ДБ-3. Мы все погибли. Я воевал с сарматами… — Вадим замолчал. — Было еще много чего. Я не все помню.
— Ну… все-таки такие сведения бывают и у обычных людей. Информационное поле вещь такая, ты мог совершенно на подсознании владеть этими све…
— Нет, Клава, нет! — оборвал ее Малахов. — Смотри!
Вадим рванул ворот рубашки так, что посыпались пуговицы.
— Вот. Сюда ударила сарматская стрела. Вот это, — Вадим показал длинный шрам на плече, — меня достала сарацинская сабля во время жестокого боя на крепостной стене Никеи. У меня на спине ожог, я горел в нашем ДБ… Это что?
— Извини, Вадим, я никак не хотела… — Клава смотрела на шрамы широко раскрытыми от изумления глазами. — Ну, хорошо, может, ты и вправду познал мир совсем с другой стороны. Но почему он мучает тебя? И ты знаешь, ведь твои раны — это, может быть, ну…
Клава словно боялась сказать нужное слово, потому что оно могло обидеть Малахова.
— Я понимаю, ты хочешь сказать, что это что-то вроде стигматов религиозного фанатика? Я бы очень хотел, чтобы так было. Но, видишь ли, врачи в реабилитационном центре там, на Байкале… Они сказали, что это просто хорошо зажившие раны. А сарматская стрела пробила мне ключицу насквозь. Чего при стигматах уж никак не может быть.
Малахов стал аккуратно, одну за одной собирать оторванные от рубашки пуговицы. Потом положил их в карман.
— Я умирал и воскресал, я был злом и добром, это все был я. Ладно. Может, и не это самое трудное. Иногда я был самим собой. — Вадим замолчал, помрачнев.
После короткой паузы он решился:
— Иногда я возвращался в свою собственную жизнь. Не прожитую еще. А ту, что будет, — почти по слогам, медленно и твердо произнес Вадим. — Ты понимаешь, что это?
— Что?
— Я знаю свое будущее. Вернее, почти знаю. Ведь многого я не помню, — совсем упавшим голосом сказал Малахов.
— Я думаю, даже если это и реальность, то это вероятностное будущее. Оно, может, и не случится.
— Что значит «если это и реальность»? — с обидой переспросил Вадим.
— Нельзя то, что стоит за гранью реальности, нашей привычной реальности, априори считать реальностью. Хорошо, пусть это было. Но оно было только в твоем представлении. Нет никакой гарантии, что так и произойдет на самом деле. — Клава пыталась объяснить, но понимала, что Вадим сейчас ее почти не слышит и не воспринимает никаких аргументов.
— Оно уже произошло. — Малахов поморщился, словно представляя то, что произошло. — И этого уже не изменишь.
— Не зарекайся. Если ты сегодня не сделал что-то, что видел там, впереди, то ты можешь и не сделать этого. Если впереди нас ждет что-то страшное, то, может быть, лучше быть предупрежденным? Тебя именно это, твое будущее, и пугает?
