Я еще успел подумать только — слава Богу, это милиция, это к счастью не они, как меня, словно кутенка, схватили за воротник плаща, и за плечо, и пригнули голову и пихнули в открывшуюся бесшумно заднюю дверцу на сиденье к тому, квадратно-гнездовому. Рядом со мной шумно упал на сиденье один из моих провожатых, по-прежнему не выпуская моего плеча из своих пальцев. Второй шустро устроился впереди, синхронно захлопнулись дверцы и я прохрипел:
— А могу я узнать, по какому, собственно говоря поводу вы меня….
Это я — я начал было говорить. Но не смог закончить. Потому что прямо перед моим лицом из ниоткуда образовалась и плотно прижалась к моему носу, забивая дыхание тяжелым знакомым запахом, большая белая тряпка. И только когда я, наконец осознал, что это за запах — конечно же, конечно хлороформ! — то лишь тогда понял не разумом, а каким-то уже угасающим остатком сознания: а ведь это совсем-совсем не наша доблестная милиция…
И я провалился в звенящую черную пустоту.
* * *
Тьма постепенно стала прорезаться какими-то цветными пятнами, вертящимися безостановочно светлыми спиралями, извивающимися глубоководными червями и звездочками. И, кажется, мне послышались голоса, бубнящие, словно ленивый морской прибой.
Я почувствовал, что меня хлопают по щекам — весьма ощутимо, сильно, — да просто больно. Действительно было больно и голова моя моталась из стороны в сторону, как буек. Буек на волнах морского прибоя. Я с трудом разлепил глаза.
Сначала я увидел лампочку. Яркую, свечей на двести, большую и глупую. Она висела под потолком и была забрана в колпак из толстой частой сетки. Потолок был высоко-высоко — и весь в трещинах и грязных потеках. Я никак не мог понять, куда это они меня привезли.
Потом я увидел половину лица. Только половину, потому что нижнюю часть этого лица прикрывала обыкновенная марлевая медицинская повязка. А поверх повязки на меня смотрели безо всякого выражения явно мужские очень темные глаза. В них не было ничего — в этих глазах, — ни сострадания, ни интереса, даже презрения в них не было. Они были пусты и бесстрастны, как само зло. И я внутренне содрогнулся.
Я чуть повернул голову и увидел второго мужчину. Тоже в повязке. Оба они были одинаково коротко стрижены, в одинаково стертого цвета свитерах и старых джинсах. Возраст их я не смог определить. Они стояли в этом странном помещении и спокойно рассматривали меня.
Я попытался было пошевелиться, но руки и ноги меня не слушались. Я с трудом приподнял голову и увидел, что валяюсь на грязном полосатом матрасе, а матрас лежит на старой металлической кровати. Такой, из детства, с блестящими шишечками на решетчатых спинках. А руки мои были вздернуты вверх и прикованы наручниками за запястья к спинке кровати. И то же самое было с моими ногами, с которых были сняты ботинки. Плащ и пиджак с меня тоже сняли.
Я лежал навзничь, скованный по рукам и ногам словно в ожидании какой-то ритуальной казни. Я открыл было рот, пытаясь хоть что-то сказать, но тот, первый, опередив меня, неуловимо ловким движением склонился и наотмашь, со всей силы ударил меня по лицу ладонью. Я дернулся, в голове зазвенело и я почувствовал на губах кислый вкус крови.
— Заглохни, — безжизненно-серым голосом лениво произнес ударивший.
Но я даже не успел по-настоящему испугаться.
Потому что заскрежетала толстая металлическая дверь и в подвал вошел еще один мужчина, тоже в марлевой повязке. Я говорю — в подвал, потому что это и было больше всего похоже на какой-то заброшенный подвал: грязные стены, покрытые облупившейся кое-где от старости болотно-зеленой масляной краской, нигде ни малейшего намека на окна, затхлый сырой воздух, и толстые чугунные трубы, извивающиеся по стенам и потолку, с которого кое-где мерно срывались и тенькали о бетонный пол крупные капли воды.
Вошедший — третий — держал в руке маленький, матово поблескивающий предмет. Сначала я не понял — что это такое. И только когда он вплотную подошел к кровати, я догадался, что он принес.
В руке у него был шприц.
— Оклемался клиент? — глухо спросил третий.
Первый мужчина, тот, который меня ударил по лицу, утвердительно качнул головой.
Вошедший нагнулся надо мной. Второй мужчина закатал — быстро, — рукав моей рубашки на левой руке. И так же быстро и профессионально перетянул руку выше локтевого сгиба красным резиновым жгутом. В руках у вошедшего откуда-то появилась небольшая однокубовая ампула, он ловко обломил ее кончик и быстро выбрал из нее шприцом прозрачную жидкость.
И вот тогда мне стало по-настоящему страшно.
Потому что кому, как не мне, профессиональному врачу-наркологу и без прочтения названия были знакомы синенькие мелкие буковки на ее удлиненном прозрачном тельце. Это была ампула с морфином.
— Что…что вы задумали? — с трудом зашлепал я немеющими от страха губами. — Зачем это вы делаете, товарищи?! Немедленно прекратите!..
Боже, лучше бы я молчал!
Первый мужчина, не издав ни звука, снова резко хлестанул меня по носу тыльной стороной ладони. Я захлебнулся словами и слюной, и на мгновение, кажется потерял сознание. Только почувствовал, как из носа потекли по верхней губе, скатываясь к уголкам рта, две теплых струйки.
Третий наклонился над моей рукой, протер ваткой. Потянуло терпким спиртовым запахом.
— Нет, ты погляди, какие вены плохие, — вдруг озабоченно сказал он. — Кулаком поработайте, пожалуйста.
— Что? — не поняв, прогундосил я.
— Кулаком, говорю, поработайте, — настойчиво повторил он. — Ну, быстро!..
Я, оторопев от его слов, машинально стал сгибать и разгибать пальцы левой руки.
Третий помедлил секунду и ловко воткнул иглу мне в вену. Скосив влево глаза, я видел, как он потянул поршень и в шприце заклубилась темно-красная кровь. Моя кровь.
— Вы не имеете права, — подавленно шептал я. — Вы не имеете никакого права…
— Имеем, еще как имеем, — мягко сказал мне третий и стал вводить морфий в вену. — Бажбан ты, самому же в кайф будет… Просить еще потом станешь, помяни мое слово… В ногах валяться будешь, лишь бы…лишь бы я тебя еще разок-другой ширнул… Ну, вот и закончили.
Он вытащил иглу из вены. Прижал ватку к месту укола. Подержал.
— Видишь, хорошие люди морфинчик драгоценный на тебя, суку позорную, тратят. Заботятся о тебе, — ласково приговаривал он. — А ты здесь из себя целку валдайскую строишь…доктор.
Он выпрямился.
Второй выдернул из под моей руки уже распущенный жгут. И, больше не произнеся ни слова, все трое спокойно пошли к выходу из подвала.
Но я все же успел заметить главное: в самом конце своего бесшумного движения, долгого извилистого пути к металлической ржавой двери, они все трое синхронно-плавно-легко взмахнули руками, поднялись в фиолетовый жидко-кристаллический воздух и параллельно полу вылетели друг за другом из подвала. А сама дверь медленно растаяла в сиянии зелено-одуванчикового луга, по которому навстречу мне побежали маленькие, пушистые, бело-голубые кенгурята с ласковыми улыбками на прекрасных человечьих лицах.
