– Всем приготовиться, подрыв на счет «три»!
Подрывную машинку и некоторое количество саперного инструмента я с собой беру на любой выход. Места у нас не особо гостеприимные, и люди не стремятся сделать их безопаснее.
Убедившись, что все отошли на безопасное расстояние, я повел отсчет:
– Один, два, три – подрыв!
Ву-умб!
Со звоном вынесло стекла в нескольких кабинетах рядом с выбранным для подрыва, и еще парочка посыпалась в коридоре. Поднявшись на этаж, я осмотрел место и про себя порадовался тому обстоятельству, что все рассчитал верно. Даже если бы мы находились рядом с кабинетом, максимум, что нам грозило, – легкая глухота на полчаса, не более того. Взрывная волна и осколки ушли в пространство за окнами и в стены, никто бы не пострадал. Так же бегло отсмотрев все прилегающие к лестнице кабинеты, мы поднялись на третий этаж, где, как ни странно, растяжек не было. Двери актового зала оказались снятыми с петель, их кто-то аккуратно сложил слева от входа. Гуревич остановился, вопросительно посмотрев на меня:
– Почему тут нет сюрпризов? Может быть, мы ошиблись и надо вернуться на этаж ниже?
– Трудно сказать наверняка, сержант. Двери открыты, там явно кто-то побывал до нас. Давай так поступим: осмотрим актовый зал и, если там пусто, вернемся вниз. Мы так и так уже здесь, лучше не останавливаться.
– Ладно… Стах, иди первым.
Охранник ничего не сказал и, молча передернув рычаг затвора «чебурашки», пошел вперед. Похоже, и ему передалась вера сержанта в необитаемость третьего этажа. Дальше стали происходить странные вещи. И я говорю так потому, что это было непохоже на все, что мы видели до сих пор. Пол под нашими ногами сначала мелко задрожал, а потом, когда Стаху осталось до входа в актовый зал не более трех шагов, здание содрогнулось от пары сильных сейсмических толчков с интервалом в доли секунды. Встряска получилась такой силы, что все мы повалились с ног, словно кегли. Лично меня сильно приложило виском о стену. И хотя шлем спас, но зубы здорово клацнули. На какой-то миг сознание помутилось, и последнее, что я увидел, перед тем как зрение отказало, это расплывчатый силуэт в облаках. Это было нечто большое, полупрозрачное, и оно двигалось со стороны второго КПП, где мы обнаружили трупы альфовцев. Более всего эта штука напоминала медузу или, может быть, осьминога. Очнулся я оттого, что Гуревич тряс меня за плечо и что-то орал прямо в лицо. Оттолкнув сержанта, я рывком поднялся на ноги и осмотрелся. Все, кроме меня, уже стояли на своих двоих. Стах держался за косяк двери актового зала и, вытаращившись куда-то вперед, дико орал. Гуревич рывком втащил охранника назад в коридор и что есть силы стал трясти, обхватив за плечи. Тот прекратил орать, и сквозь маску я слышал только отдельные всхлипывающие стоны. Не обращая внимания на разыгравшуюся сцену, я рывком вошел в двери, сразу же уйдя влево и присев на колено. Но тут же пришлось опустить автомат, ибо стрелять тут было не в кого. Начать с того, что ряды кресел, какие бывают в кинотеатрах, были сорваны со своих мест и сейчас перегораживали зал ровно посередине, образуя нечто вроде баррикады. Сцена с провалившимся полом и оборванным занавесом представляла собой темную кучу досок и тряпья, в которой с первого взгляда было не так-то просто разобрать что-либо конкретное. Возле подножия этой кучи были аккуратно уложены тюки и ящики, покрытые брезентом. Края дерюги задрались, и я различил в скупом свете, льющемся из рядов поднятых высоко небольших окон, маркировку «Альфы». Белая литера «А» на фоне красной звезды, вписанная в круг того же цвета. Опустив автомат и поднявшись, я пошел к баррикаде, внимательно осматриваясь по сторонам. Первое тело лежало лицом к входной двери. Это был еще один солдат-конвойщик, что следовало из нашивок и форменного комбеза. Вокруг тела россыпью валялись стреляные гильзы, автомат покойник так и не выпустил, крепко сжав оружие в руках. Кроме него перед баррикадой в разных позах лежало еще трое, но это уже были «пассажиры». Все в самопальных комбинезонах, с разномастным оружием. Все выглядело так, что они вступили в перестрелку с первым бойцом и просто перестреляли друг друга. Но примечательным было не это, в конечном итоге трупами тут никого не удивить. Тела оказались словно бы перекручены, будто бы кто-то огромный скрупулезно сворачивал в жгуты конечности и туловища, оставляя нетронутыми лишь головы. Такого мне лично видеть еще не приходилось, и, судя по реакции Стаха и Гуревича, им тоже. Я махнул рукой в знак того, что пока опасности нет, и оба моих напарника с опаской прошли внутрь, при этом постоянно озираясь по сторонам.
И тут совершенно некстати запищал вызов на общем канале, это был Семен:
– Эй, что там у вас? Земля трясется мелкой дрожью, лошадей еле-еле уняли! Отвечайте, ети вас…
Гуревич хриплым от напряжения голосом ответил, и надо сказать, парню удалось взять себя в руки:
– Западло тут внутри, Семен. Скажи конюхам, пускай делают что хотят, а через десять минут повозки должны быть у вторых ворот. Уходим отсюда.
– Что, еще жмуры?
Не знаю почему, но чаще всего люди задают очевидные вопросы просто по инерции. Сознание тормозит стресс, давая организму время на подготовку. Гуревич не стал ничего пояснять, а просто послал проводника в некое эротическое путешествие и оборвал связь.
И тут же обратился ко мне с другим, более уместным вопросом:
– Сможете сказать, что тут произошло, Антон Константиныч?
Просьба застала меня именно в тот самый момент, когда я, зайдя за баррикаду, осматривал остальные тела. Их тут было шесть штук, все так же, как и остальные, сильно обезображенных неведомой силой. Ткань комбинезонов настолько плотно спрессовалась с иссохшей плотью, что отделить одно от другого было уже невозможно. С замиранием сердца я искал среди тел того, кого менее всего хотел бы видеть среди обезображенных трупов.
Не отрывая взгляда от положения тел, я ответил:
– Попытаюсь, следов слишком мало.
– Торопитесь, у нас мало времени. Нужно еще личные номера снять с бойцов.
– Валяй, дело хорошее.
Иван лежал возле самой сцены, его перекрутило точно так же, как и остальных. Опознать друга оказалось легче всего, в правой руке он все еще сжимал пистолет, мой прощальный подарок. Затворная рама была в крайнем заднем положении, Григорьев расстрелял куда-то все патроны, а новый магазин так и остался зажат в другой руке. Смерть настигла его как раз в тот миг, когда сапер перезаряжал пистолет. Срезав с головы друга шлем, я в последний раз пристально всмотрелся в искаженное смертью и разложением лицо. Глаза широко открыты, рот искривлен в немом крике. На моей памяти Иван был самым спокойным у меня в отряде. Работа не позволяла быть дерганым, да и сам по себе он был хитроватым, веселым парнем, совершенно беззлобным. Война ожесточила его, но понимание этого пришло позже. Тогда, в баре, во взгляде Ивана сочилось только отчаянье да рот постоянно кривился в жесткой горькой ухмылке. Это был человек, которого обманули. Помню, как он радовался тому, что уйдет со службы, займется мирным ремеслом. Делать красивые, яркие фейерверки – казалось бы, что может быть лучше? Но вот мир и показал ему свое нутро, для человека, привыкшего к коварству войны, отвратительное и непонятное. Каждый, кто выжил в том аду, когда бетон плавился от жуткой температуры и дома оседали в пыль, думает, что, уйдя от всего этого в мирную жизнь, он уходит и от неприятностей. Но у мирной жизни свои сюрпризы, и привыкший спасаться от пуль и осколков мин их не понимает. Мир съедает душу, оставляя тело жить и по инерции симулировать какую-то деятельность. Человек уже умер, но еще не осознал этого.
