Девушка повернулась ко мне и, запинаясь, начала о своем:
– Антон, я… хочу рассказать о задании. Старейшие…
Иногда есть темы, на которые говорить нет необходимости. Ксения не предала моего доверия. Хотя ей были даны четкие указания на этот счет. Это сложный выбор, когда нет возможности переложить решение некоей дилеммы на кого-то еще и нужно самостоятельно сделать то, что будет правильным именно здесь и сейчас. Посланница Райн доверилась воспоминаниям Даши, доверилась ее чувствам ко мне и… может быть, это правильно лишь между нами, однако я рад, что она сделала именно такой выбор.
– Я все знаю. Сейчас это не важно, главное не то, что было тогда, а то, что произошло на самом деле. И… мы с Дашей благодарим тебя. Думаю, она сделала бы тот же самый выбор. Спасибо.
Во взгляде девушки читались удивление и какая-то затаенная боль. Потом глаза ее заблестели, по раскрасневшейся щеке скатилось несколько слезинок.
Смахнув их быстрым движением ладони, Ксения тихо, так, что слышал только я один, произнесла:
– Не благодари за то, чем я стала. Твоя… подруга… она подарила мне свои чувства, рассказала, какой ты там, под этой невыразительной маской. И в то же время я слышу твои мысли… иногда. Даша верила, что ты справишься с любой бедой, окажешься сильнее самого сильного врага, и я… я верю тоже. Это наивно, но есть вещи, которые лучше не усложнять. Что бы ни случилось там, в городе, я буду сражаться на твоей стороне, Ступающий.
После таких слов лучше ничего не говорить, чтобы не спугнуть момент. Поэтому я накрыл своей ладонью стиснутую в кулак руку девушки и легонько сжал. И хоть кругом были люди, но сейчас была только эта невидимая, тонкая нить понимания, протянувшаяся между нами. Неожиданно голос Ивана стих, все смотрели на нас с Ксенией некоторое время. Горан усмехался в бороду, Андрон, поймав мимолетный взгляд Ксении, покраснел и уставился в пол, Кудряш неловко растянул губы в смущенной улыбке. Мотря отложил гитару и, потянувшись к своей кружке, с шумом отпил из нее остывший чай.
И лишь Норд, со значением кивнув в ответ на какие-то свои мысли, отобрал у Ивана гитару и, протянув ее через стол мне, попросил:
– Спой боевую, командир. Прошу от всех ребят, давай нашу, а?
Когда все слова уже сказаны и можно лишь заняться какими-то мелкими, ничего не значащими пустяками, душа требует чего-то теплого. И на помощь пришла песня из прошлой жизни, которую мы часто пели перед боевыми.
Немного подкрутив лады, я откашлялся и запел:
Мы выходим на рассвете,
Над Баграмом дует ветер,
Раздувая наши флаги до небес.
Только пыль встает над нами,
С нами Бог, и с нами знамя,
И родной АКМС наперевес!
Нестройным хором последние строчки подхватили все, кроме не знающего текст старой боевой песни афганских времен Горана:
Только пыль встает над нами,
С нами Бог, и с нами знамя,
И родной АКМС наперевес!
Глаза бойцов стали оживать, ритмичные строчки старой, как само военное ремесло, песни будоражили кровь.
Командир у нас хреновый,
Несмотря на то что новый,
Только нам на это дело наплевать.
Было б выпить что покрепче —
И не больше, и не меньше.
Все равно, с какой заразой воевать!
И снова грянул уже уверенный, окрепший речитатив. Слова рокотали в тесной комнате, словно дробный стук сапог по растрескавшейся от жары таджикской земле.
Было б выпить что покрепче —
И не больше, и не меньше.
Все равно, с какой заразой воевать!
С каждым новым куплетом уходило напряжение, легшее печатью на каждого из нас. Песня, сочиненная много лет назад, как бы сообщала нам, идущим в бой, отвагу певших ее до нас.
Ну а если кто-то помер,
За него сыграют в покер.
Здесь ребята не жалеют ни о чем.
Есть у нас еще в резерве
Деньги, водка и консервы
И могила, занесенная песком!
Снова грянул припев, подхваченный еще более дружно, слаженно. Сила тех, кто воевал так давно, что даже имена их стерлись из памяти поколений, гремела и звала за собой.
Есть у нас еще в резерве
Деньги, водка и консервы
И могила, занесенная песком!
Свет в комнате мигнул, потом зажегся снова, но никто не обратил на это внимания. Даже Ксения и Горан стали подпевать, настолько заразителен ритм, энергия, вложенная в нехитрые строчки.
Говорят, здесь рост немалый.
Может, стану генералом…
Ну а если вдруг не выйду из огня,
Ты найдешь себе другого
От несчастия такого
И, быть может, позабудешь про меня!
Боль, смерть и утрата – все это было там, в каждой строке. Казалось, что они несут вихрь чужих воспоминаний и образов, навсегда канувших в толще лет.
Ты найдешь себе другого
От несчастия такого
И, быть может, позабудешь про меня!
[25]
Сбацав лихой проигрыш, я прижал ладонью струны и, положив гитару на нижние нары за спиной, под одобрительные возгласы артельщиков принялся за еду. Это неправильно, однако отчего-то проснулся зверский аппетит. Заряд уверенности, сообщенный песней, все еще не мог успокоиться, люди переговаривались между собой, напряжение ушло, его место занял спокойный боевой азарт. Все шло правильно, теперь я точно это знаю. Подождав, пока все немного успокоятся, приказал отдыхать. Впереди был еще поход в арсенал, нужно посмотреть, что могут предложить Алхимики.
Тяжелая бронированная дверь арсенала отворялась, медленно уезжая влево. Тихо подвывали электромоторы, показывая, что не все в убежище Алхимиков настолько загадочно, есть и просто наши, привычные по ощущениям вещи. Сажа, встретивший нас только возле самого входа, сделав широкий приглашающий жест рукой, первым шагнул внутрь. Вновь зажглись лампы, упрятанные где-то высоко под потолком небольшого зала. Немного осмотревшись, я понял, что сюда наспех свозили все, на что профессора дали разрешение. Вдоль зала тянулись стеллажи с боеприпасами, оружием, отдельно в дальнем левом углу громоздились ящики с минами, гранатами и взрывчаткой. Последние я узнал по деревянной, изжелта-белой таре. Там, внутри, в вощеной бумаге покоились килограммы чистой энергии в невзрачных кусках массы, похожей внешне на оконную замазку. Горан шагнул было в ту сторону, тоже завидев знакомые предметы, но я остановил подрывника:
– Гора, ты что, все на подвал потратил?
