— Что-что?
— Ну, я не знаю, — Чернявский не пытался дергаться. Он был до такой степени напуган, раздавлен, что был уверен: перестань он говорить, в тот же момент может громыхнуть выстрел, пуля размозжит голову.
— Быстро говори, кто убил Макса Фурье и Максимова?
— Макса Фурье убил Проханов… Слышите меня? Не убивайте… Проханов его застрелил.
— Какой Проханов?
— Капитан спецназа, капитан в отставке. Он бар держит за мои бабки… я могу дать деньги, много денег, у меня есть деньги…
— Деньги, говоришь? Ты урод! Ты хоть это понимаешь, что ты конченый урод? Где сейчас Проханов? Называй телефон, адрес, быстро! Я у него сам спрошу. Это не он убил, это ты, гнусный садист!
— Нет, нет, это не я! Я француза не убивал, это все Проханов, это все он. Он картину принес, я его не просил их убивать, я сказал картину забрать. Слышите? Только не стреляйте!
— Не стрелять, говоришь? Ну-ну, я, пожалуй, не буду стрелять, пусть тебя в тюрьму посадят, урода, там с тобой разберутся.
— У меня дети, жена…
Глеб снял с пояса наручники, подтащил Чернявского к трубе, защелкнул один браслет на запястье правой руки, а другую на трубе. Он быстро обыскал Чернявского, затем подошел к окну, отодвинул штору. В руках Глеба оказался диктофон, красная лампочка светилась. Глеб нажал клавишу, немного отмотал, послушал запись, прижимая диктофон к уху.
— Я надеюсь, ты от своих слов не откажешься. А если откажешься, тебе крышка, я тебя найду везде — в Америке, в Африке, на самом гнусном островке, я тебя найду даже на Северном полюсе и размозжу башку. Ты меня понял?
Из-за дивана Глеб вытянул спортивную сумку, из нее достал скотч — тяжелую, широкую бобину.
— Знаешь, как это называется?
— Скотч.
— Ты прав, это скотч. А то, что сейчас было, называется момент истины. Вот такие дела, — Глеб вытащил кассету, подошел и положил ее возле картины на пол. Затем залепил Олегу Петровичу рот, снял с трубы браслет, перебросил через нее цепочку, защелкнул браслет на левой руке галерейщика. — Вот так ты и будешь здесь сидеть. Я могу тебя оставить на неделю, и ты сдохнешь от голода. Вот такие дела. Я ухожу.
Глеб исчез в спальне. Потянуло сквозняком. Олег Петрович понял, что в спальне открыта дверь на балкон.
Глеб спустился по водосточной трубе ловко и быстро, а через пять минут он уже садился в свой серебристый «БМВ».
Набрал номер Потапчука:
— Федор Филиппович, подъезжай со своими людьми, только лично. Желательно побыстрее, квартира коллекционера Олега Петровича Чернявского, третий этаж, по адресу…
— …
— Он уже все рассказал.
— …
— Да, да, думаю, расскажет еще больше. Там, возле картины, лежит кассета, вы ее послушайте, но больше никому слушать не давайте.
— …
— Какая кассета? Да самая обыкновенная, от диктофона.
— …
— Завтра? Хорошо, давайте завтра, буду ждать.
* * *
Генерал ФСБ Федор Филиппович Потапчук, усталый, но с улыбкой на лице, появился ровно в девять, будто он был образцовым студеном и пришел на лекцию любимого преподавателя.
Глеб пожал руку генерала. Потапчук улыбался, поглядывая на Сиверова.
— Любишь кино смотреть?
— Я больше аудио люблю, а не видео.
— Это я понимаю, — генерал открыл портфель, в его руках оказалась бутылка коньяка. — Кофе будем пить с коньяком, если не возражаешь, если у тебя нет других планов. Я приехал к тебе, Глеб Петрович, без машины.
— Вот как!-удивился Сиверов.
— А теперь давай бокалы. Протокол допроса уже готов, вчера мои сотрудники раскрутили Чернявского. Он все рассказал.
— Я другого и не ожидал, — без энтузиазма произнес Слепой, ставя на стол два бокала и доставая из маленького холодильника два лимона.
— Ты знал, что я принесу бутылку коньяка?
— Предполагал, — пошутил Сиверов.
— Ну тогда и наливай сам.
— Нет, Федор Филиппович, я буду наливать кофе, а вы — коньяк.
— Хорошо, разделение труда. Мне это даже нравится, я давно не наливал спиртное.
— Рассказывайте.
— Сегодня взяли Проханова в Калининграде, а двух его дружков в Красноярске. Так что дело сделано. Лучше рассказывай ты. Но для начала ответь мне на один вопрос: как ты вышел на Чернявского?
— Это, кстати, не самое сложное.
— Что самое сложное?
— Самое сложное — не обращаясь к вам, Федор Филиппович, получить заключение.
— Какое заключение?
— От медиков. Меня интересовала причина гибели Софьи Куприной.
— Ну и что?
— Я попросил развернутый анализ крови.
— Ты в этом что-нибудь понимаешь?
— Да, немножко, хотя сам не являюсь большим поклонником всяких отравляющих веществ. И еще…
— Давай еще.
— Ваши сотрудники, генерал, даже не удосужились проверить телефонные разговоры и проверить всех, кому звонил Сергей Максимов накануне своей гибели. А звонил он с «мобильника», поэтому я этим делом занялся. Вышел на галерейщика, уточнил, узнал, что Сергей был у них с картиной и ушел от них с картиной. Вот и все.
— Просто у тебя получилось. Замдиректора эта версия устраивает как нельзя лучше, я сегодня ему докладывал.
— И что он?
— Через два дня будет пресс-конференция, на которой он расскажет пишущей и снимающей братии о том, кто, за что и как убил Макса Фурье и Сергея Максимова. Вот такие дела. Все сложилось для нас наилучшим образом — никакой политики, никакой связи с гибелью Омара шах-Фаруза, сплошная уголовщина. А еще что скажешь?
— Что вам еще сказать, Федор Филиппович? Давайте коньяк пить, будем отдыхать. Признаться, я немного устал.
— Я тебя понимаю, ты можешь отдохнуть. Мне же еще предстоит разбираться с убийством стоматолога и пытаться убедить белорусских коллег, а вслед за ними и американцев, что подорванный в лифте гостиницы «Эридан» — покровитель террористов Омар шах-Фаруз, а не человек, похожий на него. Уже и американцы утверждают, будто мы предупредили афганца о готовящейся выдачи, чтобы он смог инсценировать собственное убийство и скрыться. И нет ни одной зацепки. Яков Наумович уже никогда не опознает его по зубам.
— Вас все еще интересует Омар? Что же вы раньше не сказали? — хитро улыбнулся Глеб.
— Ты что-то знаешь и молчишь? — взъярился Потапчук.
— Проявите терпение и пожертвуйте десятью минутами времени.
