– По праву старшего по званию, – отрезал Орловский и поднялся. – Все. Мне пора.
Оглядываться Георгий не стал. Захотят – поймут, нет – опекать он никого не обязан.
А вот дорогу к знакомому месту спросить бы не помешало. Это Орловский понял довольно быстро. Города он практически не знал, был тут только второй день и, учитывая предыдущие плутания, рисковал теперь окончательно заблудиться.
Впрочем, этот риск был не самым страшным. Не такой уж и большой город Смоленск, чтобы блуждать в нем до скончания века.
Нет, помотаться, конечно, пришлось. Прихотливо извивающиеся переулки, глухие заборы, заброшенные задворки, редкие напуганные прохожие, у которых совсем не хотелось спрашивать дорогу…
Утешала мысль, что и соглядатаю друга Шнайдера никак не проследить его прихотливый путь. Это же не профессиональный филер, а так, жалкий дилетант, поставленный партией на ставшее вакантным место. Посему, как говаривал господин, пардон, гражданин Колобок, «я от дедушки ушел…».
Довольно удачно ушел, добавил про себя Орловский, выйдя наконец на довольно широкую улицу. Народа здесь было не в пример больше, только в основном никуда не спешащего народа. Люди стояли в бесконечных очередях в какие-то лавки, тревожно переговаривались между собой, и никому не было никакого дела до одинокого солдата, проходившего мимо.
И нигде не было видно ни одного извозчика. Да что там извозчика! Орловский отмахал порядочное расстояние, однако сегодня трамвайные рельсы были девственно пусты, словно все работники транспорта решили, что пора покончить со старорежимным предрассудком и больше никогда не перевозить пассажиров. Раз уж свобода, то для всех, а потому извольте, граждане, топать своими ножками, если вам куда-то надо. Свободно и на все четыре стороны…
Впереди у входа в одну из лавок внезапно вспыхнула драка. Кого-то старательно били, слышались крики, а затем к дерущимся присоединились почти все стоявшие в очереди, и побоище стало всеобщим.
Дрались не только мужчины. Женщины тоже пытались внести свою лепту в разыгравшееся действо, и все это с визгом и криком. Потом со звоном вылетело стекло, щедро осыпало дерущихся, но вид крови только раззадорил обезумевшую толпу.
Со всех сторон к лавке торопливо двинулись люди. Одни – чтобы посмотреть, другие – присоединиться к чужому веселью.
Ни смотреть, ни тем более присоединяться Орловский не собирался. Он торопливо, стараясь не оглядываться, прошел мимо.
Да и что оставалось делать? Изображать Дон Кихота? Смешно! В одиночку справедливости не добьешься, да и какая сейчас может быть справедливость?
Вдали показалось здание вокзала, и это для Георгия было намного важнее всех местных мордобоев, вместе взятых.
Привокзальная площадь была заполнена огромной толпой. Среди разнообразно одетых людей то тут, то там выделялись серые солдатские шинели, а над всем этим на сколоченной трибуне возвышался хорошо одетый мужчина и говорил, говорил…
Ставшая в последнее время привычной картина митинга ни за что бы не заинтересовала Орловского, но в выступающем он узнал Всесвятского и поневоле остановился узнать, что говорит первый гражданин республики.
И людей собралось очень много, и оратор говорил вроде негромко, но голос его звучал над толпой, проникал в слушателей, убеждал, стыдил…
– …Мы впервые за много веков получили подлинную свободу и можем сами строить свою жизнь по собственному желанию. Уже поэтому мы должны быть добрее друг к другу, внимательнее и, не побоюсь этого слова, отзывчивее. Мы теперь словно одна большая семья, семья независимых людей. Так почему порою отдельные люди ведут себя, я бы сказал, недостойно? Пытаются обмануть ближнего, а то и напасть на него? Сегодня в городе стало неспокойно. Вы сами слышите выстрелы. Это несознательные граждане пытаются свести счеты с теми, кого считают виновниками прежних бед. Я понимаю, века тирании не могли пропасть бесследно. Они жестоко и страшно калечили людей, ожесточали их сердца. Но должны ли мы мстить за это? Может быть, для кого-то мои слова покажутся странными, но я заявляю: нет, не должны. Ибо чувство мести не совместимо с человеческой свободой. Если кто-то совершил преступление, то определять степень его вины будет суд. Нормальный суд, где подсудимому будет предоставлена защита. Только тогда мы окажемся достойными собственных завоеваний. Только тогда мы сможем уверенно и твердо заявить всему миру, что мы не просто сбросили тяжелые цепи прежнего гнета, но открыли новую эру в истории…
Орловский исподволь огляделся.
Стоявшие вокруг него люди согласно кивали головами, время от времени бормотали нечто вроде: «Правильно говорит. Так и надо делать». На всех лицах было написано глубокое понимание, словно каждый из находившихся здесь наконец-то уяснил для себя не только сущность переворота, но всю программу дальнейшей жизни.
Странно, но Георгий не испытывал ничего подобного. Нет, он был согласен с тем, что свобода ни в коем случае не должна перерастать во вседозволенность, однако во всем остальном видел обычную дешевую демагогию с ее ложными предпосылками и такими же ложными следствиями.
Типичный случай говорильни, когда оратор пытается убедить всех, что мир совсем не таков, каким его видят. Он якобы другой, каким его однажды и навсегда вообразил себе говоривший. А если что-то не укладывается в жесткую партийную схему, то того просто не существует. Так, мираж, иллюзия.
– …поэтому я еще раз призываю всех к миру и спокойствию. Виновники ночного инцидента будут найдены и понесут заслуженную кару. А мы, мы все, должны спокойно трудиться. И не просто трудиться, а, говорю вам как первый гражданин нашей республики, строить новую жизнь, в которой каждый из вас будет счастлив. И не далек тот день, – тут голос Всесвятского зазвенел, – когда вокруг нашего острова свободы и процветания объединится вся Россия, как в незапамятные годы она объединилась вокруг Москвы!
Последние слова утонули в море восторженных аплодисментов. Люди так старательно отбивали ладоши, что Орловский был вынужден присоединиться ко всеобщему безумию и хотя бы для вида похлопать вместе со всеми.
– Какие-нибудь вопросы будут? – с оттенком показной усталости осведомился Всесвятский, когда аплодисменты наконец стихли.
Некоторое время царила тишина. Людям все так старательно объяснили, что, казалось, никаких вопросов нет и быть не может.
– Тут эта… – протянул вдруг чей-то голос. – С продуктами стало плохо. Ничего нет.
Часть собравшихся загудела, соглашаясь со смельчаком.
– Продукты будут. Не все же сразу, граждане. Налицо обычные сложности переходного, так сказать, периода. Часть крестьян, не сумев до конца осознать изменившуюся ситуацию, прекратила подвоз в город. Но, признаюсь сразу, мы уже вовсю занимаемся данным вопросом. Поэтому пройдет несколько дней – и все, несомненно, изменится.
Только в какую сторону, довольно мрачно подумал про себя Орловский. Он неплохо представлял чисто деловые способности отцов новоявленного государства и уже потому не верил, что они в состоянии хоть раз перейти от слов к делу. Разве что друг детства Шнайдер со товарищи, но продуктовый вопрос в сферу интересов Якова, кажется, не входил.
