Посланные заранее на вокзал доложили, что куда-то пропали все машинисты. Возможно, погибли в ночной схватке, все-таки банда Яниса прибыла по железной дороге. Возможно, разбежались со страха, а то и решили, что в их услугах больше нет нужды. Без того странно, что поезда ходили так долго после всеобщего развала, когда не стало ни государства, ни, соответственно, каких-либо проездных документов.
Аргамаков ничуть бы не удивился любому из вариантов. Он уже давно потерял способность к удивлению, едва ли не с того момента, когда страна в одночасье сошла с ума. Полковник не стал отменять отданных приказов, лишь добавил к ним еще один пункт: найти людей, способных управлять паровозами, после чего отправляться немедленно.
Радена последний пункт вроде бы не касался. Его уже ждал во дворе «паккард», тот самый, который привез их в Смоленск. Тот же самый немногословный спокойный Ясманис сидел за рулем, и даже гигант-поручик Изотов по-прежнему восседал на заднем сиденье с «льюисом» в огромных руках. Не хватало лишь Ольги и Сухтелена, чтобы вся их компания вновь оказалась в сборе.
Ольга… Она поджидала ротмистра в конце коридора, желая узнать из первых рук, о чем говорил командир.
С каким бы удовольствием Раден побеседовал с девушкой! Конечно, не о служебных делах, исключительно о личных, или, хотя бы, о посторонних. Да только не было у барона времени для крохотных солдатских радостей.
Он в нескольких словах сообщил самое главное: отряд пока остается в Смоленске. На больший же срок загадывать нет никакого смысла.
– А теперь, прошу прощения, Ольга Васильевна, служба! Как только освобожусь, обязательно поговорим. Если вы не против, разумеется.
Раден застыл, ожидая ответа, и девушке не оставалось ничего другого, как произнести:
– Я буду ждать.
Вроде ничего не было в этих трех словах. Мало ли почему можно ждать человека! Из любопытства, из элементарной вежливости, в конце концов. А то, что девушка при этом чуть улыбнулась, так кто рискнет объяснить девичью улыбку? И все равно Раден был на седьмом небе от счастья, словно ему было обещано бог весть что. Он чувствовал, как улыбается сам, хотя автомобиль давно нес его по улицам и положение обязывало быть серьезным.
Как и позавчера, школу окружали часовые. На этот раз они пропустили машину беспрепятственно и с ходу сообщили, что нового начальника в школе нет и когда будет – неизвестно.
Впрочем, барон был втайне этому рад. Ну, не лежала у него душа к Либченко! И вроде одно дело делали, недавно дрались плечом к плечу, но не лежала – и все.
Или дело было в неизжитом извечном антагонизме между фронтом и тылом?
Дивизия, в которой служил Раден, включилась в войну намного раньше пехоты. Подобно остальной кавалерии, она с первых дней прикрывала развертывание армии, а с начала самого первого наступления шла впереди. Вела разведку, брала вражеские позиции, рубилась с германцами и венграми, пока те не стали избегать открытых сабельных стычек…
Потом было всякое. Атаки чередовались с отходами, конный строй – с занятием окопов наравне с пехотой. Порою выпадало постоять в резерве, иногда выводили на отдых. Война же состоит не из одних боев. Но все-таки с первого и до последнего дня Раден находился на фронте, и даже в госпитале считал дни, когда сможет вернуться к дружной полковой семье. И пусть уже нет ни фронта, ни тыла, в душе оставалась подсознательная обида на всевозможных болтунов из думы, коммерсантов, земгусаров, присяжных поверенных и собственных собратьев-офицеров, предпочитавших отсиживаться в безопасных местах, когда речь шла о судьбе страны. Да было ли им до этой страны дело?
В противовес Либченко, Кузьмин попал в школу после тяжелого ранения и под определение «тыловой крысы» подходить не мог. С ним у Радена с первой встречи возникла прочная духовная связь, как с человеком одних убеждений, веры, судьбы.
– Была бы моя воля – вообще бы вошел в подчинение вашему отряду, – просто сказал штабс-капитан. И добавил: – Уверен, наш полковник поступил бы так же.
Он не стал говорить банальности о субординации, дисциплине, как и осуждать нового начальника. Лишь улыбнулся виновато и вместе с тем открыто.
– А что Либченко? – поинтересовался Раден.
– Говорит: по букве и духу устава учебные заведения не подчиняются строевым начальникам. Лишь соответствующему управлению, в данный же момент, в связи с их отсутствием, должны выполнять распоряжения правительства. Тем более, ставить под сомнение правомочность данной формы власти у нас нет ни оснований, ни прав. Армия, вопреки всему, что говорилось после злосчастного февраля, должна быть вне политики.
С последним утверждением барон был согласен. Офицер – слуга Престолу и Отечеству, а не мелкий вредитель, копошащийся в недрах собственного государства, словно на вражеской территории. Офицерская душа – монархистка. Она базируется на чести, верности, долге, на тех понятиях, которые республике не свойственны уже по определению.
С другой стороны, раз нет Государя, то поневоле приходится многое решать самим.
– У нас вообще странное положение. Курс окончен, однако произвести юнкеров в офицеры ни у кого нет права. Да и куда им потом? В местные запасные части? Там прекрасно обходятся без нас. Выбирают в начальники сегодня писаря, завтра – кашевара, – вздохнул Кузьмин. – Пока был Мандрыка, мы как-то существовали, а теперь даже не знаю. Хоть школу распускай.
– Почему бы и нет? – вместо сочувствия неожиданно произнес ротмистр. – Раз учебное заведение приказало долго жить по причине полной ненужности новой власти, то, наверное, это будет самым лучшим выходом.
– Как вы можете так говорить, господин ротмистр! – вскинулся Кузьмин.
– Не кипятитесь, лучше выслушайте, – мысль пришла к Радену только что, и теперь он спешил поделиться ею. – Выпустить этот курс вы формально не можете. Держать его до бесконечности – тоже. Набрать новый нереально. Плюс формально вы вынуждены подчиняться местному правительству, которое вас отнюдь не жалует. Так?
– Так.
– О чем я и говорю. Если вы ликвидируете школу, то у нынешних власть предержащих отпадет головная боль. Главное же – после такого самороспуска все желающие могут вступить в бригаду на правах обычных добровольцев. И никакой Муруленко помешать данному обороту не сможет.
– А ведь это выход! – понял идею штабс-капитан. – Надо будет с юнкерами поговорить.
О Либченко он не сказал ни слова. Все-таки не каждый начальник добровольно откажется от занимаемой должности. А может, и не доверял Кузьмин своему приятелю.
– Только, не уподобимся ли мы нашим противникам? – чуть смущенно привел Кузьмин еще один довод.
Ясно было, что к числу противников офицер отнес и всех представителей власти. С другой стороны, раз полная свобода, то каждый имеет право относиться к власти, как она того заслуживает, или просто – как ему вздумается.
– Все равно школа будет расформирована, – заметил Раден.
