– Были четверо, да их всех наши орлы еще в первую ночь ликвидировали, – уточнил стоящий за спиной матроса Янкель.
Григорий бросил на него мгновенный благодарственный взгляд. Хоть губастый Яшка и бывает порою заумным, однако все ж таки друг. Пришел на помощь, хоть с одной стороны отвел угрозу.
– Надоть всем объявить, мол, офицеров брать живьем. А то никогда их отыскать не удастся. Ребята офицеров в первую голову завсегда кончают, – притворно, словно сам ни разу не поступал точно так же, вздохнул Григорий.
– Объявим. – Горобец по-прежнему не отводил от своего помощника взгляда. Все никак не мог решить степень вины командира разгромленного отряда.
– Откуда эти волки взялись? – опять из-за спины матроса спросил Янкель.
– Я же сказал: из тумана! – Провинившийся посмотрел на приятеля, как на идиота.
– Я не о том. Сейчас волки на людей не нападают. Зачем? Пищи у них хватает. А тут, ты говоришь, их была добрая сотня. Кто-нибудь слышал о такой большой стае? – с торжеством в голосе осведомился Янкель.
– Да их там поболе сотни было, – уточнил Гриша.
– Ты к чему клонишь? – Горобец наконец отвел взгляд от Григория и покосился на другого помощника. – Хочешь сказать: врет? Это, как его? Преувеличивает?
– Если врет, то кто разгромил отряд? – резонно заметил Янкель. – Тебе врать – себя не жалеть.
Горобец хмыкнул с оттенком самодовольства. Ему нравилось ощущать себя непогрешимым и страшным.
– Тады что?
– Оборотни. Девять из десяти. Как наши Наум и Сергей.
В отряде действительно было два оборотня. Оба из городских. С виду обычные люди. Наум постарше, Сергей, он же Серый, еще достаточно молодой, хотя не по годам толстый, с отвисшими, как у хомяка, щеками, слегка заплывшими жиром глазами и черными опущенными книзу усами. Но мало ли мужиков, что полных, что худых?
Зато при случае Наум и Серый превращались в волков. При этом Серый – в довольно упитанного волка. Каков человек, таков и зверь. Сам факт превращения вначале шокировал, потом как-то привыкли, даже порою использовали странные способности парочки для разведки.
В конце концов, по сравнению с атаманом, оборотни были мелочью. Порою не такое увидишь. Что же, всему удивляться?
– Но наших двое, а там… – выразил сомнение Григорий. Притом что сам едва не стал жертвой нападения страшных зверей.
– Не принципиально. – Янкель порою любил козырнуть заковыристым словом. – Если может хотя бы один, то обязательно найдутся и другие.
– Офицерье? – высказал догадку Федор. – Вот где суки!
– Не обязательно. По-моему, кто угодно. Может, местные объединились в стаю, может, пришлые заявились кровя всем пустить. Да и какая разница? В любом случае надо с ними кончать.
– Хорошо, а один? – О вине Григория матрос на время позабыл.
– Что – один? – не понял Янкель.
– Ты говорил: девять из десяти, – напомнил Горобец.
– А, это! Один шанс за то, что у кого-то есть способности повелевать зверьми, вот он ими и пользуется. Укротитель!
– Что, и такое могет быть? – заинтересовался Григорий.
– Не знаю, – откровенно признался Янкель. – Но не удивлюсь.
– Ну, если так, то я от этого зверолова мокрого места не оставлю! – с чувством пообещал Горобец.
Уж если САМ пообещал…
– Лады, выступаем. – Мешкать Федор не любил и проблемами выбора себя не утруждал. – Гришка! Даю тебе шанс исправиться! Поведешь людей той же дорогой. Осмотри все, но найди этих сволочей. Я чуть позднее отправлюсь на бронепоезде.
Когда же Григорий уже повернулся, бросил ему напоминающе:
– Попадется офицер – живым брать гада!
Живым так живым. Еще интереснее. С живым столько сделать можно! Это вам не труп, который хоть на части разрежь, а настоящего удовольствия не получишь.
Лишь бы попался, а там…
Обход позиций длился недолго. По малолюдству отряд размещался довольно компактно. Но основные подходы простреливались перекрестным огнем, народ в наскоро вырытых окопчиках подобрался тертый, и у Орловского было достаточно оснований считать, что противник обломает здесь зубы. Вот если у банды окажется артиллерия, тогда придется действительно туго. Пристреляться по небольшому пятачку не так уж трудно даже для новичка, здесь же деваться от снарядов будет некуда.
– Георгий Юрьевич, чайку неугодно? – гостеприимно окликнул командира Дзелковский.
Пулемет поручика защищал подходы со стороны села. Сам «максим» был прикрыт большим кустом, рядом с ним лежал дежурный наблюдатель, а остальной расчет удобно расположился в глубокой, невесть кем и для каких целей вырытой яме.
По случаю хорошей погоды яма была суха, размеры ее вполне достаточны для размещения десятка человек, а уж офицер с тремя солдатами вообще чувствовали себя в ней словно в гостиной зале средней руки особняка.
В центре ямы уютно, по-домашнему, пыхтел пузатый самовар. И эта непредусмотренная никакими уставами вещь немедленно привлекла внимание подполковника.
– Мародерствуете, Дмитрий Андреевич?
Никакого осуждения в голосе Орловского не было. На войне как на войне. Живи в Рябцеве мирные поселяне, дело другое. Защищать и одновременно грабить – не солдатское дело. Вспоминая же ночь…
– Помаленьку, Георгий Юрьевич, – хмыкнул в прокуренные усы Дзелковский. – Исключительно в пределах скромных нужд. Самовар, заварка, сахар. И потом, сколько помнится, жители сами звали нас на обед, только вот разбежались куда-то. Довольно невежливо с их стороны. Вы не находите?
– Да, хамство, – серьезно согласился Орловский.
К смоленскому помещику он испытывал определенную симпатию, даже втайне восторгался им. Суметь сохранить небольшой нетронутый разложением уголок в развалившемся мире, это, знаете ли, надо уметь!
Жаль лишь, что по уходу хозяина заповедный оазис наверняка разделит всеобщую участь. Вопрос вопросов – а если бы Дзелковский не ушел?
Про себя Орловский до сих пор не мог решить: будь рядом с ним семья, свой дом, да еще с землей (которую Георгий никогда не имел), покинул бы он все это ради призрачной надежды или бы предпочел спасти хотя бы своих?
При воспоминании о семье в который раз защемило сердце.
Как они там? Ждут или отчаялись? А может, их уже нет? Самое страшное – не отправиться к ним, не спасти. Нет у него такого права, пусть даже не властвуют прежние законы, неписаные обычаи, присяги. Погон с него еще никто не снимал.
У других тоже семьи. Родители, жены, дети. Но не ропщут, наоборот, уверены, что лишь этим путем, путем отречения от ближних, можно что-то спасти в этом мире.
Кружка, обычная, не какой-нибудь там фарфор, была горяча, чай обжигал, однако заварен он был искусно, колотый же сахар лежал горкой на расстеленном брезенте, и можно было не экономить, не стараться растянуть одинокий кусок на два-три стакана.
