– Можно?
Стук в дверь получился робким, несвойственным для бравого офицера.
Открыл – и обожгло ледяной голубизной глаз. Ольга взглянула так, словно не было вчерашнего вечера, а еще раньше – громыхающей выстрелами ночи, темной комнаты и Егерского марша, призывно звучащего вдали.
– Честь имею, Ольга Васильевна! – голос прозвучал глухо. Уж не понять, от волнения или недоумения.
– Здравствуйте. – Чувствовалось: если бы не воспитание, Ольга вполне могла оставить его приветствие без ответа.
– Я на несколько минут. Выдался небольшой перерыв в занятиях, вот и решил узнать, как вы здесь? – Слова казались банальными, но какими еще они могут быть при равнодушии другой стороны?
– Прекрасно, барон. Во всяком случае, здесь нет ни благородных странствующих рыцарей, ни легкомысленных девиц, в порыве благодарности бесстыдно бросающихся своим спасителям на шею! – отчеканила Ольга.
Не ожидал! Нет, конечно, друзья-офицеры добродушно посмеивались над ночным приключением Радена, но Ольга?! И при чем здесь бесстыдство, когда ничего подобного не было?
Будь Раден менее ослеплен своими чувствами, он мог бы уловить в словах девушки благоприятные для себя признаки. Когда человек безразличен, ему никто не станет пенять в вину ни мнимых проступков, ни подлинных.
– Никто мне на шею не бросался, – с пылкостью возразил гусар. – И вообще, по-вашему, я должен был проехать мимо и оставить девушку в беде?
– Не прибедняйтесь, барон. Мне все рассказали. Вплоть до того, как вы с ней целовались прямо на лошади.
– Во-первых, у меня конь. – На этот раз Раден был несколько смущен.
Пусть он не целовался с Верой, но, во всяком случае, был недалек от этого. Если бы не жест Веры, отдергивающей руку от «Владимира», кто знает, чем мог закончиться небольшой эпизод.
– Да хоть верблюд!
Раден представил себя на верблюде. Зрелище было бы еще то!
– Во-вторых, не знаю, кто вам рассказал о вчерашнем, однако в любом случае он все сильно преувеличил.
– Вы хотите сказать, что не дрались с солдатами, защищая секретаршу Шнайдера?
Даже кого защищал – и то узнала!
– Если это можно назвать дракой. Их разогнать – плевое дело.
Барон сказал, а затем подумал, что сказанное может восприниматься как откровенное хвастовство.
– Их хоть и было больше, но это же запасные. На фронте они не были, воевать не умеют, учиться этому не хотят. Таких можно взять нахрапом. Главное – нанести пару удачных ударов, а затем у остальных срабатывает стадное чувство, и они убегают прочь, – довольно подробно поправился Раден.
Сказал – и лишь тогда заметил, что слова падают в пустоту.
Ольга стояла рядом, можно дотронуться рукой, только глаза смотрели в сторону, а мысли явно витали где-то далеко.
Кто может точно сказать, о чем думает другой человек, особенно если этот человек – женщина? Раден не мог и даже не пытался. Для него было достаточно того, что думают не о нем. Неведомый благодетель приукрасил пустяковый эпизод, и вот барон стоит, без вины виноватый. Почти без вины. Только не считать же виной минутную слабость, тем более когда она ни к чему не привела! Каждый порою грешен в мыслях, но мысли – не дела.
– Вы очень лихой офицер, барон, – задумчиво произнесла девушка.
Неужели что-то слышала из напрасной речи?
– Я – обычный. Есть гораздо лучше меня.
– Вы очень лихой, – повторила Ольга. – Врагам от вас нет пощады, а после боя вы подчеркиваете свою лихость, кружа головы каждой встречной женщине в расчете на награду.
– Я никому ничего не кружу и никакой награды не требую, – как-то без воодушевления возразил ротмистр.
Назначенный им перекур подходил к концу, а он не сумел ни в чем убедить свою бывшую спутницу. Как оправдаться за то, чего не совершал?
– Не лгите. Офицеру не к лицу. Лучше признайтесь, скольких девиц вы спасли? Сказала бы: погубили, да они готовы на это сами. Мне ведь рассказали, в каком виде была эта секретарша. И сесть вместе с мужчиной на лошадь, пардон, на коня!
– В каком виде были бы вы, если бы на вас, не дай бог, напала толпа насильников? – Раден несколько повысил голос.
Все нервы!
– Не кричите, барон. Вам никто не давал права кричать, – холодно отчеканила девушка. – Или кричите, но на нее. Ко мне я прошу больше не подходить. Вы меня поняли, гусар?
Рука Радена сжала рукоять сабли. Он стоял и отрешенно думал, какая странная вещь – судьба! Вот уж воистину не знаешь, чем и как может все кончиться… Уж лучше было тогда поддаться соблазну. Не так обидно было бы теперь.
Хотя наверняка так же горько.
О том, что могло бы быть вчера, барон даже не подозревал.
Ольга отвернулась, подошла к стопке белья и принялась делать вид, что старательно пересчитывает застиранные до серого цвета простыни. Счет почему-то не шел, после четырех сразу следовало шесть, да и сами простыни виднелись сквозь какую-то влажную пелену.
Неудержимо захотелось разрыдаться, зареветь во весь голос, однако спиной Ольга чувствовала присутствие барона.
– Вы еще не ушли?
Если бы она оглянулась!
Раден стоял пошатываясь, а вид у него был настолько дикий, что было непонятно, как он вообще удерживается на ногах.
Тревожно и призывно запела за окном труба. Этот сигнал поднимал порой полуживых, заставлял повиноваться привычному гласу, пробуждал в душах чувство долга, напоминал, что никакой смерти для солдата нет…
– Прошу прощения, Ольга Васильевна. – Привычно звякнули шпоры.
За что просил прощения? За вчерашнее или за то, что так и не сумел доказать свою невиновность?
Теперь уже все равно.
– Честь имею!
Подтянувшийся Раден поспешил на выход.
Труба все звала, и за ее зовом совсем были неслышны девичьи рыдания.
Да и сколько слез пролито под напев трубы? Не счесть…
Глава четырнадцатая
Горобец молчал. Он молчал уже долго, битый час. Лишь время от времени сопел да смотрел на все налитыми кровью глазами.
От одного взгляда любые враги попадали бы замертво, но до врагов было далеко, и выйти на дистанцию взгляда не удалось бы никому.
Подступы к станции были усеяны мертвыми телами тех, кто хотел подойти поближе. С той стороны стреляли умело и метко. Цепи нападавших давно залегли. Время от времени без всякой команды они открывали огонь по противнику, пытались подняться и почти сразу залегали опять.
Изредка небо украшалось облаком шрапнельного разрыва. Это «Хунхуз» пытался нащупать станцию своими орудиями. Только с того места, где стоял бронепоезд, станция не просматривалась, и разрывы с неумолимым постоянством возникали в стороне или ложились недолетами. Подойти поближе не позволял взорванный мостик.
