Надо же напомнить, кто здесь хозяин положения, а кто всего лишь пленник.
– Вы плохо кончите, капитан, – объявила Мэри. – Даже могу сказать как.
В ее словах звучала такая уверенность, что Коршун ощутил стягивающуюся вокруг шеи петлю.
Однако он не мог уйти, оставив за беспомощным противником последнее слово. Победитель в споре определяется последней репликой, так же как в поединке – последним ударом.
– Напрасно. Ох, напрасно. Я ведь запросто с самим губернатором породниться бы мог, – Коршун цинично захохотал над понятной лишь избранным шуткой.
Слов у Мэри не нашлось. В ее обществе подобные выпады были невозможны, и потому прозвучавшее пронзило леди до глубины души. Сказать о ней такое? Да за одну мысль наглеца надлежит казнить самым долгим и мучительным способом!
Коршун не стал дожидаться ответа. Он гордо пошел прочь, словно не был уставшим, как шумно храпевшие вокруг люди.
Хорошо, что на мир стала опускаться темнота. В противном случае моряки из охраны могли бы увидеть, как дергались губы их бывшего капитана.
Одна Юля поняла состояние переодетой девушки. До этого бывшая стюардесса не вмешивалась в спор. Не видела особой разницы между двумя морскими разбойниками. Только после оскорбления она из женской солидарности приняла сторону обиженной стороны.
– Сам он в родне с бродячим псом состоит. Через свою мать! – Юля едва удержалась, чтобы не сделать движения в сторону леди.
По грубости с точки зрения высшего общества фраза мало чем уступала намеку Коршуна. В другое время Мэри вспыхнула бы от непристойности, однако после общения с пиратами, а особенно шокирующего зрелища в поселке, многое стало восприниматься по-другому. Более просто, что ли.
Конечно, если не относилось к самой Мэри.
Леди вдруг почувствовала себя маленькой девочкой. Захотелось прижаться к кому-то доброму и понимающему, поплакаться и обязательно получить утешение в ответ. Каждый человек порой нуждается в ласке. Что бы он о себе ни воображал.
Только сидевшие в стороне охранники вряд ли поняли бы подобный жест. Они были простыми людьми, и с их точки зрения объятия между мужчиной и женщиной всегда преследовали сугубо практическую цель.
Ягуар же в их глазах был мужчиной. К тому же их бывшим капитаном. Довольно удачливым, пока не связался с бабами Командора. Но всем известно – где появляются бабы, там заканчивается любая удача.
– Спасибо, – произнесла Мэри, садясь рядом со стюардессой.
Это была первая благодарность, произнесенная похитительницей своей пленнице.
– Не за что. – Юля на время позабыла про былые отношения. Перед ней сидела несчастная девушка, едва сдерживающая слезы. Стоит ли вспоминать вчерашнее?
Ночь, небольшая поляна, уютный костер, близость реки… Если бы не раздающийся с разных концов храп, все это могло сойти за пикник. Да еще грязь. Все-таки человек хоть изредка должен мыться. В противном случае ощущения далеки от приятных.
Обеим женщинам вдруг захотелось откровенно поговорить, как это часто делают женщины – говорят обо всем и одновременно ни о чем, перескакивая с предмета на предмет, с обсуждения на осуждение. Но было трудно найти сразу подходящие слова. Все-таки еще жила память о недавнем и порожденная ею некоторая неловкость.
– Где мы хоть находимся? – Юля не настолько знала географию и спросила лишь для зачина разговора.
– В джунглях. Где-то южнее Ориноко, но севернее Амазонки, – точнее ответить леди не могла.
– Далеко, – протянула Юля и уточнила: – Далеко Сереже придется идти.
До Мэри не сразу дошло, что Сережей зовут Санглиера. Она как-то привыкла к Командору, а чтобы так, интимно…
Ей вдруг до постыдного захотелось узнать, как же пленницы уживались с Командором втроем. Тут даже с законным мужем стыдно, а так…
Щеки Мэри покраснели. Хорошо, темнота скрывала все. Вопрос просился наружу и тут же застревал в горле.
Решилась бы воспитанная леди на подобную нескромность или нет, так и осталось неизвестным. У Наташи начались схватки. И трем женщинам стало не до этого.
Зато пираты продолжали храпеть как ни в чем не бывало.
Подумаешь: кто-то кричит и стонет! Доводилось спать в гораздо худших условиях.
Рожают – не убивают. Угрозы посторонним это не несет.
35
Командор. Нелепость
Джунглям не было конца. Просветов в них тоже не было.
Я ведь привык к окультуренным лесам Европы. Если попадешь в чащу, то все равно без особых проблем сможешь выйти к какой-нибудь дороге, к поселку, к полю. Одним словом, к следам человека. Я уже не говорю, что чащоба быстро сменяется полянами или хотя бы нормальным лесом без буреломов и непроходимых зарослей и прочих малопригодных для передвижения мест.
Здесь все было иначе. Людское жилье являлось такой же редкостью, как засеянная цветами клумба посреди русского леса. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и наши союзники, они же проводники, просто старательно обводили нас подальше от населенных мест. Так сказать, доверяй, но в искушение не вводи.
Жилье – ладно. Может, действительно это было бы искушением для многих. Нервы у моряков пошаливали, да и их привычка брать понравившееся без спроса вряд ли пришлась по нраву местным жителям. А там и до конфликта недалеко.
Хуже, что весь лес представлял собой сплошные заросли. Изредка попадалась небольшая полянка. Причем настолько изредка, что не занятые деревьями места казались нам едва ли не чудом. Вокруг непроходимые дебри, и вдруг открывается свободное пространство. Пусть крохотное, не вмещающее весь отряд, однако все равно радость.
Пара попавшихся нам крупных, не заросших чрез меры участков оказывались на поверку болотами.
Практически все время мы шли гуськом. Причем от головы отряда не было видно не то что хвоста, о подобном не могло быть речи, а хотя бы середины. Порою же – третьего или четвертого от тебя человека.
Шли медленно. Старались не отстать и не потеряться. Этакое сплошное отрицание в глаголах.
Лишь иногда, когда открывалась проложенная Ягуаром узкая просека, наше движение убыстрялось. Но просека исчезала, и мучения начинались снова.
На третий день после выхода с болота Владимирцеву стало плохо. Вообще-то, еще на острове он чувствовал себя неважно. Только тогда ни мы, ни он сам не придали этому значения.
Задуматься, сколько раз всем доводилось стоять вахту простуженными, больными – и ничего. Только когда болезнь лишала человека сил, он освобождался от работ. Но от чего мы могли освободить товарища во время пешего перехода?
Петрович кое-что заподозрил пораньше. Но назначить эффективный курс лечения наш эскулап не мог, и некоторое время ничего никому не говорил. Он просто надеялся на чудо, раз надеяться больше было не на что.
