Оставшись в одиночестве, Флейшман уже не ощутил прежнего подъема. Вновь слегка начала болеть голова, накатила слабость, и пришлось срочно лечь обратно на диван.
Он не собирался отказываться от собственных слов. Просто перед дорогой вполне можно позволить себе немного отдыха. А в путь пуститься вечером. Если же совсем будет плохо, то завтра утром. Главное – не переборщить с лекарством.
Но хоть одну рюмочку еще можно, а после нее – спать, спать, спать. Похмелье не было бы таким страшным, если бы после гульбы удавалось выспаться.
Только почему-то никак не получается.
21
Кабанов. Плен
Комната была маленькой, чем-то похожей на корабельную каюту. В ней помещались лишь две кровати, больше смахивающие на нары. Хорошо, хоть сверху были постлано подобие тощих тюфяков. Никакого белья не было. Набитые соломой подушки и грубые одеяла. Но и за такое можно благодарить судьбу или нашего пленителя.
Ни стола, ни стульев или хотя бы лавки – ничего. Небольшое окошко, в которое не смог бы пролезть даже мальчишка, давало мало света. Дело было не только в величине – снаружи серел беспросветный и тоскливый британский день.
Почему я решил, что британский? Я ведь был на острове лишь раз, много лет спустя, сопровождая Лудицкого в одной из его разорительных и бессмысленных для страны поездок по миру. Есть подобное право и привилегия депутатов – мотаться по заграницам за государственный счет. Наверно, в целях постижения географии хотя бы таким достаточно накладным для казны путем.
Приносившие еду слуги были молчаливы и чопорны. На вопросы не реагировали, изображая из себя то ли немых, то ли тупых. Французы так себя не ведут. Следовательно, где мы?
Судя по всему, в беспамятстве я провалялся сравнительно недолго. Дня два, может, три. Жан-Жак, который занимал соседнюю койку, очнулся чуть раньше – если верить его утверждениям, так как в момент моего первого пробуждения он спал.
Нет смысла описывать наши первые разговоры. Мой бравый канонир едва слышал, я едва мог говорить. Чудесная подобралась парочка. Если же добавить, что шевелились мы тоже с трудом…
Сильно болели ребра. Несколько штук из них явно были сломаны. В итоге нормальный вдох вызывал боль, и мне приходилось дышать еле-еле. Плюс болела перебинтованная тряпками голова. Ранены, по-моему, без переломов, обе ноги и левая рука. Без малого комплект.
Момента ранения я почти не помнил. Последнее воспоминание – на «Глостере» практически некому стало работать с парусами, а справа на нас наваливался фрегат. Руля наш корабль слушался уже плохо. Избежать абордажа не представлялось возможным. К тому же разорвалась одна из пушек, и оказавшихся рядом с ней моряков разметало в стороны.
Я бросился на палубу, норовя организовать хоть какое-то сопротивление британцам, и тут, судя по всему, они выпалили картечью. Как я вообще умудрился уцелеть?
Хотя как раз-то целым назвать меня было трудно. Такое впечатление, что даже думать было больно.
Гранье вообще не задело. Зато сильно контузило при взрыве орудия, а потом не в меру ретивый и разгневанный англичанин несколько раз без всякой необходимости рубанул беспомощного канонира полусаблей. К счастью, неумело. Несколько ран на голове, перебитая левая рука, сейчас скрепленная импровизированной шиной. То есть прежде рубить, потом в меру сил и способностей стараться вылечить. Логичный порядок.
По-моему, на третий день я увидел доктора. Может, и ошибаюсь. Я настолько часто проваливался в беспамятство, что вполне мог пропустить визит или перепутать дни.
Полноватый, с округлым добродушным лицом и искринками в глазах, этакий весельчак и чревоугодник, но явно с определенными понятиями порядочности. В общем, симпатичный человек.
– Где я? – вопрос был сакраментальным и предсказуемым, как рифмы в современных мне песнях.
– В Англии, – сноровисто занимаясь моими повязками, отозвался доктор. С этаким утонченным английским юмором.
– Я знаю. Какой город? – Ничем пока конкретное местонахождение мне помочь не могло, однако…
– Вы в поместье вашего победителя. – Показалось, или доктор взглянул на меня с некоторой долей сочувствия?
– Понятно. – Имя победителя мне все равно сказать ничего не могло. И я вновь погрузился в беспамятство.
Опять потянулись скучные дни. Хорошо, хоть слух у Гранье стал восстанавливаться. Вначале мы даже общаться не могли. Жестами по причине ранений было трудновато, а писать – нечем и не на чем. Приходилось лежать да смотреть в потолок, хотя на нем была изучена каждая трещинка.
– Доктор, мои матросы здесь есть? – спросил я врача во время его следующего визита.
– Нет. Насколько знаю, их содержат в общем лагере.
– А много? – До уничтожения пленных в Европе, как правило, не доходило. Времена Средневековья прошли, и отношение к захваченным противникам было сравнительно гуманным.
– Человек тридцать – сорок, – пожал плечами доктор.
Он, очевидно, заметил мои переживания и счел нужным утешить:
– Как я слышал, нашим досталось не меньше. Уцелел от силы один матрос из трех, а то и из четырех. На двух фрегатах после боя вообще не осталось офицеров. Баронет уцелел чудом.
Это действительно радовало. Если погибать, то хоть прихватить с собой как можно больше противников.
– Спасибо, доктор. – Кроме слов, отблагодарить врача мне было нечем. Во время моего беспамятства, может, еще пленения, у меня забрали не только деньги, но и перстень с пальца, золотую цепь и прочие безделушки, которые приходилось носить для обозначения своего статуса.
– За что? – Нет, чем-то он мне определенно нравился.
Наверно, тем, что в отличие от многих нынешних и грядущих коллег относился к пациентам достаточно человечно.
– За новости. И за то, что вы меня лечите.
Доктор вздохнул. Я сразу почувствовал некий подвох, нечто, не устраивающее доктора, хотя бороться с ним он не мог.
Он явно колебался, говорить ли мне правду, и пришлось немного его подтолкнуть к дальнейшему разговору.
– У меня еще какие-нибудь неприятности?
Эскулап отвел взгляд, однако признался:
– Баронет приказал вас вылечить, во что бы то ни стало лишь для того, чтобы повесить.
Да… Я явно переоценил гуманизм эпохи.
– По какому праву? Баронет – палач-любитель? Убийство без суда… – Я не столько возмущался, сколько интересовался.
– Почему без суда? Вас будут судить как пирата. А для них приговор один, – вздохнул доктор.
– Между прочим, я – французский офицер. И имею каперский патент от Его Величества Людовика.
Юридическая тонкость: капер – лицо, состоящее на службе у конкретного государства, и имеет полное право захватывать не только вражеские суда, но и корабли нейтральных стран, если они перевозят какой-то груз к противнику. Поэтому в случае плена никакому суду он не подсуден.
