Хозяин, вертясь и подпрыгивая от волнения, уговаривал себя сохранять спокойствие, что тоже было частью игры.
Они сошлись на шестидесяти тысячах франков. Стеттон распорядился доставить ожерелье к нему в отель во второй половине дня и покинул магазин, чувствуя себя утомленным.
"Тьфу, пропасть, нужно было спустить до пятидесяти тысяч, - сказал он про себя. - Этот человечек - продувная бестия".
Вечером после обеда он прогулялся по Аллее до дома номер 341, где нашел Алину и Виви одних - факт, добавивший ему хорошего настроения и умиротворивший его сердце. Виви задержалась только для того, чтобы поприветствовать гостя, а потом поднялась наверх.
Стеттон, оказавшись наедине с мадемуазель Солини, был немного смущен. Интересно, размышлял он, совсем ли она простила его за то, как он вел себя вчера вечером? Они сидели в библиотеке перед горевшим камином; Стеттон завладел тем креслом, в котором накануне обнаружил генерала Нирзанна.
- Мы сегодня не видели вас на прогулке, - сказала Алина.
- Да, я писал письма в отеле, - ответил Стеттон. И после короткой паузы продолжил: - Кроме того, у меня было небольшое дело к моему банкиру. В Маризи, должно быть, нехватка денег. Парень чуть не на шею мне бросился, когда я объявил о своем намерении внести на счет полмиллиона франков.
Алина пристально смотрела на него:
- Но это - большие деньги.
- Для кого-нибудь может быть, но не для меня, - напыщенно заявил молодой человек. - Я, скорее всего, спущу их за пару месяцев. Кстати, часть из них я уже спустил на маленький сюрприз для вас.
- Сюрприз для меня?
- Да, - Стеттон поднялся и взял со стола небольшой сверток, который сам положил туда, когда вошел, - маленькое подношение, - продолжал он, срывая упаковку, - не знаю, понравится ли вам.
Он нажал на пружинку, открыв взорам жемчужное ожерелье, и протянул коробочку Алине.
Она испустила короткий вздох с восклицанием удивленного восторга и, взяв ожерелье с бархатной подушечки, приложила его к шее.
- Ох! - восхищенно вскричала она, не в силах сказать что-нибудь еще. Потом обвила руками шею Стеттона и прижалась губами к его губам. - Вот! прошептала она прямо ему в ухо. - Я так много задолжала вам, что должна начать возмещать долги немедленно.
Никогда она не была так мила с ним, как в этот вечер.
Она позволила держать ее в объятиях столько, сколько он того хотел, он даже получил поцелуй, но ему все же пришлось попросить об этом. Она выразила надежду, что они могли бы скоро пожениться и покинуть Маризи... очень скоро.
От этой новой нежности Стеттон совсем ошалел и с большим трудом оторвался от нее, а когда выходил на улицу, то не сошел, а спрыгнул со ступенек крыльца.
Несколько дней спустя Алина проинформировала его, что ее не интересуют больше никакие драгоценности. Она сказала, что опасается держать их в своем доме, иными словами, подобные подарки были ей без надобности.
Однако, тут же добавила Алина, ей так полюбилось ожерелье, что она ничего не может с собой поделать, - оно вдвойне дорого ей по той причине, что Стеттон вручил его собственноручно. Однако, зная королевскую щедрость Стеттона, хотела предупредить еще один подобный подарок.
- Тьфу, пропасть, вы не можете отказаться принимать мои подарки! возмутился Стеттон, чей слух резанула эта фраза. - Королевская щедрость...
Дискуссия кончилась тем, что тремя днями позже ей пришлось принять подарок в виде ста тысяч франков.
Бедный парень был действительно доведен до того, что принес их наличными и сунул ей в руки.
Когда он, покинув ее дом, вышел на улицу, его охватило чувство, что он свалял дурака, но воспоминания об ее нежности и доказательствах ее любви вернули его в неисследованные глубины собственного мозга - в данном случае в область весьма значительную.
Он достиг Уоддерин-Плейс, направился к восточной ее стороне и вошел в двери дома номер 18. Это была одна из старинных, резиденций, оставленных ее обитателями, переехавшими на Аллею. Сейчас особняк был разделен на апартаменты, сдававшиеся холостякам.
Стеттон легко взлетел по лестнице и постучал в дверь в конце длинного узкого холла. Голос ответил:
- Войдите.
Он вошел. Комната тонула в табачном дыму, крепко пахло пивом. Фредерик Науманн поднялся со своего места в большом мягком кресле у окна и простер руки к гостю. Стеттон неодобрительно фыркнул.
- Ну и ну! Запах тут у тебя стоит такой, будто это пивная, а не аристократические апартаменты молодого перспективного дипломата. Бога ради, открой окно.
- Ничем не могу помочь, - бодро сказал Науманн. - Это - подходящая для меня атмосфера. Я предаюсь глубоким размышлениям и получаю от этого удовольствие.
Стеттон схватил книгу, которую приятель отложил при его появлении. Оказалось, что это - "Милый друг".
- Очень содержательное чтение, - весьма саркастически заметил он. - Ты просто-напросто безнравственный и патологический раб плоти - твоей собственной плоти, разумеется. Какого лешего ты, хотя бы время от времени, не показываешься на людях?
- Я занят, - заявил Науманн, - очень занят.
- Ну еще бы. Судя по тому делу, за каким я тебя только что застал. В Маризи уже все решили, что ты умер. Выйди, погляди на солнышко!
В конце концов он почти силой вытащил Науманна на улицу. Они прогуливались около часа, потом направились в отель Стеттона обедать.
Науманн все еще ворчал на то, что его вытащили в мир, который его больше не интересует, что целых полдня прошли впустую, и грозился обрушить страшную месть на голову Стеттона. Почему не позволить ему тихо сидеть в собственной комнате, если это составляет самое большое удовольствие его жизни?
- Ты умрешь от сухой гнили, - пообещал Стеттон с оттенком осуждения. Кроме того, я не стал бы просто так вытаскивать тебя из твоей дыры. У меня есть цель.
- Ага! Цель! - вскричал Науманн.
- Успокойся и выслушай. Сегодня днем я был у мадемуазель Солини. Науманн слегка нахмурился. - Виви, конечно, присутствовала... как всегда. Так вот, она говорила исключительно о месье Науманне. Почему он не пришел вместе со мной? Где он? Не правда ли, у него красивые глаза? Ей-богу, это вызывало сострадание. Какого лешего тебе не побывать там и не позволить бедной девочке поглядеть на тебя?
- Я же сказал тебе на следующий же день, что ничем не могу помочь, сказал Науманн, заметно, впрочем, тронутый рассказом приятеля.
- Я говорю не об этом. Я говорю об акте обычного милосердия.
- Вздор. Девушка уже забыла о моем существовании.
В который раз повторяю: я не должен ходить к мадемуазель Солини.
- А я в который раз спрашиваю почему. - Стеттон почти сердился.
