Несколько дней до этого мы находились среди вечных снегов; вскоре мы собрались вокруг костра, который сложил проводник. Его тепло очень помогло, хоть на нас и были пончо и шерстяная одежда.
Ветер выл; жуткий, мертвящий звук доводил до умопомешательства. Не было ни крапинки зеленого цвета травы на этом белом снегу и серых скалах. Все это приводило нас в трепет и напоминало об одиночестве.
Гарри пошел проверять копыта своего мула, который слегка прихрамывал последнее время; я и Ле Мир сидели рядом у огня, вперившись в него, наблюдая за игрой пламени. Несколько минут мы молчали.
— Возможно, в Париже… — вдруг начала она, потом остановилась и замолкла.
Но мной овладевала меланхолия, я хотел слышать ее голос и сказал:
— Ну? В Париже…
Она посмотрела на меня, глаза ее были мрачными, и ничего не сказала. Я настаивал:
— Дезире, вы сказали: «В Париже»…
Она неприятно рассмеялась:
— Да. Мой друг, но это бесполезно. Я думала о вас.
«Ах! Карточка. Мистер Пол Ламар. Пригласи его, Джиуи.
Хотя нет, пусть подождет — меня нет дома». Это. мой друг, было бы в Париже.
Я уставился на нее:
— О господи, Дезире, что за чепуха?
Она не обратила внимания на мой вопрос и продолжала:
— Да, так бы это и было. Почему я говорю? Горы гипнотизируют меня. Снег, одиночество — я совершенно одна. Ваш брат, что он за человек? А вы, Пол, не обращаете на меня ни малейшего внимания. У меня была возможность — относительно вас, и я посмеялась над ней. А что касается будущего — смотрите! Видите эту груду снега и льда, которая сверкает, холодная и беспощадная? Это моя могила.
Я старался думать, что она таким образом развлекает себя, но ее глаза блестели не от веселья. Я посмотрел туда, куда был обращен ее взор, — на груду снега — и, вздрогнув, спросил:
— Что за нездоровая тема, Дезире? Это малоприятно.
Она поднялась и подошла ко мне. Ее глаза были надо мной, и я не смог выдержать ее взгляд. Потом она заговорила, голос был тихим, но очень четким:
— Пол, я люблю вас.
— Милая Дезире!
— Я люблю вас.
Я был сам собой в секунду, спокойный и улыбающийся. Я был уверен, что она играла, а я не люблю портить хорошие сцены. Поэтому я просто сказал:
— Я польщен, сеньора.
Она вздохнула, положила руку мне на плечо:
— Вы смеетесь надо мной. Вы не правы. Разве я выбрала это место для флирта? Раньше я не могла говорить, теперь вы должны знать. В моей жизни было много мужчин, Пол; какие-то дураки, какие-то не совсем нормальные, но не такие, как вы. Я никогда не говорила «я люблю вас» и говорю это сейчас. Как-то вы держали мою руку — вы никогда не целовали меня.
Я встал, улыбаясь, весь какой-то глупый, и обвил ее рукой.
— Поцеловать? И это все, Дезире? Что ж…
Но я ее неправильно понял и обманулся. На ее лице не двинулся ни мускул, я стоял, как перед стальным барьером. Она стояла выпрямившись, смотря на меня таким взглядом, что вся беспечность и цинизм испарились, и наконец сладким голосом, но с болью она сказала:
— Зачем убивать меня словами, Пол? Я не имела в виду сейчас. Теперь слишком поздно.
Потом она быстро повернулась и пошла к Гарри, который бежал к ней, чтобы услышать какую-то тривиальную просьбу, а минутой позже наш проводник объявил, что ужин готов.
Думаю, инцидент был исчерпан между нами; я и не догадывался, как глубоко ранил ее.
А когда я понял это некоторое время спустя и при других обстоятельствах, моя ошибка чуть было не стоила мне жизни, а в придачу и Гарри тоже.
Во время еды Ле Мир была очень весела. Она пересказала историю героини Бальзака, которая пересекла Анды, переодевшись испанским офицером, совершая дивные подвиги со своей шпагой и производя опустошение в сердцах милых дам, которые считали ее мужчиной.
История сильно развлекла Гарри, который просил рассказать ее в подробностях, потом Дезире решила дать отдых памяти и волю воображению. И ее импровизация была не хуже самой истории.
Мы закончили ужин еще засветло. До сна оставалось три часа. Так как больше делать было нечего, я позвал проводника и попросил рассказать о скалах, серых и твердых, которые неясно вырисовывались справа от нас.
Он, как обычно, с безразличием кивнул, и через пятнадцать минут мы отправились в путь. Проводник шел впереди, за ним Гарри, потом Дезире, я замыкал шествие.
Трижды я пытался заговорить с ней, но каждый раз она трясла головой и не поворачивалась. Ее поведение и слова часом раньше были для меня загадкой; была ли это очередная выходка Ле Мир или…
Мне было интересно разгадывать эту загадку; но я выбросил ее из головы, решив, что получу ответ позже, и стал разглядывать то, что было вокруг.
Мы проходили через расщелину между двумя валунами длиной триста или четыреста метров. Впереди, в конце прохода, был такой же валун.
Наши шаги отдавались эхом от стены к стене; ветер выл, и этот звук достигал наших ушей, доводя до дурноты. Кругом были довольно большие щели, в них могла бы пройти лошадь, края валунов осыпались.
Я думал, помнится, что эта порода была известняком, — то тут, то там виднелись слои кварца. Вдруг я услышал крик Гарри.
Я подошел. Гарри с Дезире и Филип, наш проводник, остановились и смотрели на скалу, в которой был проход. Проследив взглядом, куда они смотрели, я увидел линии, выдолбленные на стене, — явно грубую попытку изобразить животное.
Они были в двенадцати метрах над нами, и видеть рисунок было трудно.
— Это лама, — сказал Гарри, а я отступил в сторону.
— Мой мальчик, — отозвалась Дезире, — не думаешь ли ты, что я не могу отличить лошадь от ламы?
— Когда это действительно лошадь, конечно, — саркастически заметил Гарри. — Но где вы видели лошадь с такой шеей?
Мне было очень интересно, и я повернулся к проводнику за разъяснениями.
— Да, сеньор, — сказал Филип, — это кабалло.
— Но кто выбил его?
Филип пожал плечами.
— Он новый — испанский?
Снова пожатие плечами. Мне стало невтерпеж.
— У вас что, нет языка? — вопрошал я. — Говорите! Если вы не знаете автора, так и скажите.
— Я знаю, сеньор.
— Знаете?
— Да, сеньор.
— В таком случае, ради бога, скажите нам.
— Его историю? — Он указал на фигуру на скале.
— Да, идиот!
Безо всякого интереса Филип дважды обернулся вокруг себя, нашел удобный валун, сел, скатал сигарету, закурил и начал рассказывать. Он говорил на испанском диалекте, я попытаюсь передать стиль, насколько позволит перевод.
