В полночь прошел короткий, но сильный ливень, воздух был не обжигающе холодным, а сладко пахнущим и свежим. Дэлглиш быстро шагал под высоким, усыпанным веснушками звезд небом, не слыша ничего, кроме звука собственных шагов. Вдруг, словно дурное предчувствие, он ощутил неожиданный порыв ветра. Ночь ожила: ветер шелестел в темных кустах живой изгороди, заставлял поскрипывать верхние ветви деревьев — и вдруг, породив смятение и суматоху, стих так же неожиданно, как налетел. Но теперь, приближаясь к Манору, Дэлглиш увидел вдалеке языки пламени. Кому могло прийти в голову разжечь костер в четвертом часу утра? Что-то горело посреди круга Камней. Бросившись бежать к пылающему огню, с колотящимся о ребра сердцем, он выхватил из кармана мобильник и вызвал Кейт и Бентона.
4
Она не стала заводить будильник на два тридцать, боясь, что, как бы поспешно она ни заглушила звонок, кто-то может его услышать и проснуться. Но в будильнике не было необходимости. Из года в год она была способна будить себя просто силой собственной воли, так же как была способна притвориться спящей настолько убедительно, что ее дыхание становилось неглубоким и она сама уже не очень четко понимала, бодрствует она или спит. Два тридцать — хорошее время. Полночь — час ведовства, великий час тайн и тайных обрядов. Но мир людей больше уже не засыпает в полночь. Если мистеру Чандлеру-Пауэллу не спалось, он вполне мог выйти во тьму, как раз после полуночи, но в два тридцать уже не станет выходить на прогулку. И те, кто встает раньше всех, тоже еще не выйдут из дома. Сожжение Мэри Кайти совершилось в три часа дня, 20 декабря, но дневное время не годилось для ее акта во искупление чужого греха, для последнего обряда идентификации, который заставит навсегда смолкнуть тревожный голос Мэри Кайти и даст ей покой.
Три часа ночи — ничего другого не придумаешь. И Мэри Кайти поняла бы. Самое важное — отдать ей эту последнюю дань любви и уважения, воспроизвести настолько точно, насколько хватит смелости, те ужасные, последние мгновения ее жизни. 20 декабря — не только тот самый день, но, возможно, и ее последний шанс сделать это. Ведь может случиться, что миссис Рейнер заедет за ней уже завтра. Она готова к отъезду, ей надоело, что все ею командуют, будто она — самое незначительное существо в Маноре. А ведь она, если бы только они знали, обладает самой большой властью. Но скоро-скоро с работой прислуги будет покончено, она станет богатой, и людям станут платить за то, что они будут ее обслуживать. Но сначала надо сказать это последнее «прости», в последний раз поговорить с Мэри Кайти.
Просто здорово, что она все так заранее подготовила. После смерти Робина Бойтона полиция опечатала оба коттеджа. Было бы рискованно заходить в коттеджи после наступления темноты, и вообще невозможно выйти из Манора незаметно для охранников. Но она начала действовать, как только мисс Крессет сообщила ей, что в Розовый коттедж приедет гость в тот же день, когда мисс Грэдвин должна прибыть на операцию. Ее обязанностью было вымыть или пропылесосить полы в коттедже, вытереть пыль и протереть полиролем мебель, застелить свежим бельем постель. Все сложилось. Все было предназначено. У нее даже оказалась плетеная корзина на колесах, чтобы отвезти в коттедж чистое белье и увезти использованное в прачечную. В корзине были мыло для душа и умывальной и пластиковый мешок с моющими средствами для уборки. Она смогла использовать эту корзину, чтобы привезти обратно две сетки с растопкой из сарая Розового коттеджа, моток бельевой веревки, валявшейся в сарае, и две жестянки керосина, завернутые в газеты, — она всегда приносит с собой газеты и расстилает их на свежевымытом полу. Керосин, даже если нести его очень осторожно, ужасно сильно пахнет. Но где же она сможет спрятать жестянки в Маноре? Она решила положить их в два пластиковых мешка и, когда стемнеет, запрятать их в траве, под листьями, в канаве у ограды. Канава довольно глубокая, в ней жестянки никто не заметит, а пластиковые мешки уберегут их от влаги. Растопку и веревку она спокойно сможет запереть в свободном чемодане под кроватью у себя в комнате. Никто их там не найдет. Убирать комнату — ее обязанность, она за это отвечает, и постель она тоже сама застилает, а в Маноре все очень строго соблюдают твое право на личную жизнь.
Когда стрелки часов подошли к двум сорока, она была готова идти. Надела пальто потемнее, большой коробок спичек уже лежал в кармане, повязала на голову шарф. Медленно открыв дверь, она, едва осмеливаясь дышать, постояла минуту на пороге. Дом был тих. Сейчас, когда не было риска наткнуться на одного из охранников, патрулирующих Манор, она могла двигаться без опасений, что ее заметит чей-то бдительный глаз, услышит чье-то чуткое ухо. В центральной части дома спали только Бостоки, а ей не нужно было проходить мимо их двери. Неся в руках сетки с растопкой, с мотком веревки на плече, она тихо шла по коридору, осторожно переступая ногами, спустилась по боковой лестнице на первый этаж, подошла к западной двери. Как и раньше, ей пришлось встать на цыпочки, чтобы отодвинуть засов, и она делала это не торопясь, стараясь, чтобы скрежет металла не нарушил тишину дома. Затем, очень осторожно, она повернула ключ в замке, вышла во тьму и заперла за собой дверь.
Ночь показалась ей холодной, горели высокие звезды, воздух чуть светился, по неполному, но яркому диску луны порой пробегали пряди облаков. Вот стал подниматься ветер; он дул неровно, короткими порывами, словно выдохами. Она двигалась бесшумно, как привидение, по липовой аллее, перебегая от одного скрывающего ее ствола к другому. Однако по-настоящему она не боялась, что ее увидят. Западное крыло стояло темным, а никакие другие окна не выходили на липовую аллею. Когда она приблизилась к каменной ограде и выбеленные луной камни стали видны во всей красе, сильный порыв ветра расшевелил темную живую изгородь, заскрипев голыми ветвями кустов, а высокая трава позади круга Камней заволновалась, зашептала. Ей было жаль, что ветер так непостоянен. Она знала — он поможет огню, но его непредсказуемость могла стать опасной. Ведь это — акт в память, а не новое жертвоприношение. Ей надо быть осторожной, не позволить огню подойти слишком близко. Она лизнула палец и подняла его вверх — посмотреть, с какой стороны дует ветер. Затем прошла в середину круга Камней так тихо, будто опасалась, что кто-то скрывается за ними, и опустила мешки с хворостом у подножия срединного камня. Потом направилась к канаве.
Ей потребовалось несколько минут, чтобы отыскать пластиковые мешки с канистрами: она почему-то решила, что оставила их ближе к камням, а плывущая в небе луна, перемежающиеся мгновения тьмы и света мешали ей ориентироваться. Она крадучись двигалась вдоль канавы, низко приседая, но ее руки натыкались лишь на травы да сорняки, на холодную слякоть и мелкий лед. Наконец она отыскала жестянки и отнесла их к растопке. Надо было захватить с собой нож — первая сетка оказалась затянута туже, чем она ожидала, и пришлось тянуть и дергать несколько минут, прежде чем горловина раскрылась и растопка высыпалась на землю.
Теперь она принялась раскладывать растопку кольцом посреди круга Камней. Его нельзя было выложить слишком далеко — иначе огненный круг остался бы незавершенным; нельзя было выложить его и слишком близко — огонь мог бы охватить и ее. Низко склоняясь, работая старательно и методично, она наконец построила кольцо, которое ее удовлетворило. Затем, отвернув крышечку первой керосиновой канистры, держа ее с особой осторожностью, она двинулась вдоль сложенного ею кольца, согнувшись вдвое и смачивая растопку керосином — палку за палкой. Обнаружила, что льет керосин слишком щедро, и стала более аккуратна со второй канистрой. Торопясь разжечь огонь и найдя, что хворост смочен керосином вполне достаточно, она использовала только половину второй канистры.
