— Разумеется, он так полагает, иначе не захотел бы зря тратить ни свое время, ни ваше. Но что именно, по вашему мнению, вы можете предложить? Вы — ЧККХ и вполне компетентный хирург, но вы не умеете преподавать, вы пока не можете в одиночку справляться с особо трудными случаями. Даже один год, проведенный в Африке, серьезно помешает вашей карьере, то есть если вы собираетесь чего-то добиться в вашей профессии. Вам не очень помогло пребывание здесь — и я вас об этом предупреждал, когда вы впервые сюда приехали. Новая программа ММК — модернизации медицинских кадров — ужесточает планы повышения квалификации, делает их менее гибкими. Больничные врачи-стажеры стали оплачиваться учебными фондами, и всем нам известно, какую путаницу создало правительство в этих делах: старшие специалисты больниц отстранены, специализированную хирургическую подготовку проходят врачи приемных отделений, и бог знает, сколько все это продлится, пока оно придумает что-нибудь новенькое — еще больше бумаг для заполнения, больше бюрократии, больше препон людям, старающимся продвинуться в своей профессии. Но ясно одно: если вы хотите достичь чего-то в хирургии, вам необходимо быть включенным в план повышения квалификации, а эти планы стали весьма негибкими. Возможно, и удалось бы включить вас в текущую программу, тут я могу попробовать помочь, но из этого ничего не выйдет, если вы удираете в Африку. И ведь вы делаете это не из религиозных побуждений. Я не стал бы вам сочувствовать, если бы это было так, но хотя бы мог понять… нет, не понять — принять. Такие люди встречаются, но я никогда не предполагал, что вы особенно религиозны.
— Нет, я не думаю, что мог бы так о себе сказать.
— Тогда что вы можете о себе сказать? Что хотите облагодетельствовать весь мир? Или испытываете чувство постколониальной вины? Я представляю, что оно все еще довольно широко распространено.
— Джордж, там я смогу делать полезную работу. Мне нечего сказать кроме того, что я глубоко убежден — Африка пойдет мне на пользу. Я же не могу без конца оставаться в Маноре, вы сами говорили об этом.
— Я и не прошу вас остаться. Я прошу вас всерьез задуматься о том, в каком направлении пойдет ваша карьера. То есть если вы хотите добиться чего-то в хирургии. Однако мне вовсе не хочется зря тратить слова на уговоры, если вы приняли решение. Я предлагаю вам еще раз все обдумать, а пока учту, что должен найти вам замену через три месяца.
— Я понимаю, что это причинит вам неудобство, и очень сожалею об этом. И я понимаю, чем вам обязан. И благодарен. И всегда буду благодарен.
— Я думаю, вам незачем произносить жалкие фразы про благодарность. Это слово неуместно между коллегами. Мы договорились, что вы уезжаете через три месяца. Надеюсь, в Африке вы найдете то, что ищете — что бы это ни было. Или вы надеетесь там освободиться от чего-то такого, от чего стремитесь убежать? Ну а теперь, если у вас все, я хотел бы воспользоваться своим служебным кабинетом.
Но было еще кое-что, и Маркус собрался с духом, чтобы об этом сказать. Слова, разрушившие их отношения, были произнесены. Ничего хуже этого случиться уже не могло. Так что он сказал:
— Еще — об одной из пациенток. О Роде Грэдвин. Она сейчас здесь.
— Я знаю. И вернется через две недели — оперироваться, если только не решит, что ей не нравится Манор и что лучше ей лечь на одно из моих мест в больнице Святой Анджелы.
— Вы не думаете, что это было бы более удобно?
— Ей или мне?
— На самом деле я хотел спросить: неужели вы собираетесь поощрять появление журналистов-расследователей у себя в Маноре? Ведь если появится одна, за ней могут последовать другие. И я могу представить себе, что эта Грэдвин напишет. «Богатые дамы тратят целые состояния из-за того, что недовольны своей внешностью. Неоценимые способности хирургов могли бы найти лучшее применение». Она отыщет что-нибудь такое, что можно подвергнуть критике, ведь это ее работа. А пациенты рассчитывают на нашу осмотрительность и ждут от нас абсолютной конфиденциальности. Я что хочу сказать: разве не в этом цель загородной клиники?
— Не только в этом. И я не намерен проводить различия между пациентами на каких бы то ни было основаниях, кроме медицинских. Откровенно говоря, я и пальцем бы не пошевелил, чтобы заткнуть рот популярной прессе. Глядя на махинации и ухищрения правительственных кругов, понимаешь, что нам необходима некая организация, достаточно сильная, чтобы время от времени кричать об этом. Когда-то я верил, что живу в свободной стране. Теперь мне приходится принять, что это не так. Но у нас хотя бы есть свободная пресса, и я готов примириться с некоторой долей вульгарности, популизма, сентиментальности и даже порой — с неверными трактовками, лишь бы не мешать ей оставаться свободной. Я полагаю, на вас наседала Кэндаси. Сами вы вряд ли додумались бы до этого. Если у нее и имеются личные причины для неприязни к мисс Грэдвин, так ведь ей вовсе нет необходимости с ней общаться. Это не требуется, пациенты — не ее забота. Ей не придется с ней видеться ни сейчас, ни когда она снова приедет. Я выбираю своих пациентов не для того, чтобы доставить удовольствие вашей сестре. А теперь, если вам нечего больше мне сказать, я уверен, нам обоим есть чем заняться. Во всяком случае, мне.
Джордж поднялся из-за стола и встал у двери. Не произнеся больше ни слова, Маркус прошел мимо него, задев его рукав, и вышел из дома. Он чувствовал себя будто неумелый слуга, выгнанный с позором. Джордж был его учителем, которого он почитал, перед которым чуть ли не преклонялся многие годы. А теперь он с ужасом осознал, что чувство, обуявшее его, близко к ненависти. Им овладела постыдная, предательская мысль — почти надежда. Что, если случится так, что все западное крыло, все это предприятие придется закрыть, если вдруг произойдет несчастье: пожар, инфекция, скандал? Если иссякнет поток богатых пациенток, как сможет Чандлер-Пауэлл продолжать свое дело? Маркус попытался запретить своему воображению рисовать позорные картины, но остановить это было невозможно, и, вызвав отвращение у него самого, ему представилось несчастье, позорнее и страшнее которого не бывает — смерть пациентки.
11
Чандлер-Пауэлл подождал, пока затихнут шаги Маркуса, потом вышел из Манора — повидать Кэндаси Уэстхолл. Он не собирался тратить эту среду на споры с Маркусом или его сестрой, но теперь, когда решение принято, неплохо было бы выяснить, что собирается делать сама Кэндаси. Мало приятного, если она тоже решит уйти, но естественно предположить, что теперь, после смерти отца, она в следующем семестре захочет вернуться на свое прежнее место работы — в университет. Даже если это не входит в ее планы, ее работа в Маноре — она замещает Хелину, когда та уезжает в Лондон, и помогает в офисе — вряд ли может считаться достойной карьерой. Джордж терпеть не мог вмешиваться в управление хозяйственными делами Манора, но если Кэндаси теперь собирается от них уйти, чем скорее он об этом узнает, тем лучше.
Он прошел по дорожке к Каменному коттеджу в по-зимнему нестойком сиянии солнца и по дороге заметил, что у Розового коттеджа стоит заляпанный грязью спортивный автомобиль. Значит, приехал кузен Уэстхоллов, Робин Бойтон. Джордж вспомнил, что Хелина как-то упоминала об этом с заметным отсутствием энтузиазма; он подозревал, что ее чувства разделяют и Уэстхоллы. Бойтон не имел обыкновения заказывать коттедж заранее, но поскольку коттедж оказался не занят, Хелине, очевидно, трудно было найти повод для отказа.
