Бентон встретился с ее родителями лишь однажды и был поражен, что эта весьма упитанная пара, консервативная, хорошо одетая и физически ничем не примечательная, могла произвести на свет столь экзотическое дитя. Ему нравилось смотреть на Беверли, на ее бледное овальное лицо, темные волосы, подстриженные челкой над чуть раскосыми глазами, придававшими ей какую-то восточную привлекательность. Она родилась в семье столь же привилегированной, что и его собственная, и, несмотря на все усилия, так и не сумела стереть следы полученного ею хорошего воспитания и приличного общего образования. Но она презирала мещанские ценности, и принадлежность к среднему классу была отвергнута ради служения ее искусству. Так что ее речь и ее внешность стали речью и внешностью Эбби — сбившейся с пути дочери хозяина сельского паба из телевизионного «мыла», действие которого происходит в одной из деревушек Суффолка. Когда Бентон впервые встретился с Беверли, ее актерское будущее казалось блестящим. Планировались роман с церковным органистом, беременность, нелегальный аборт и всеобщая драка в деревне. Но зрители начали жаловаться, что деревенская идиллия становится похожей на сериал «Жители Ист-Энда»,
[15]
и теперь прошел слух, что Эбби собирается вернуть себе доброе имя. Предполагалось даже, что она станет верной супругой и добродетельной матерью. Беверли жаловалась, что это катастрофа. Ее агент уже нащупывает возможности с выгодой использовать ее скандальную известность, пока о ней еще помнят. Френсис — Бентоном его называли только коллеги в Столполе — не сомневался, что ленч в доме родителей пройдет успешно. Со свойственной им любознательностью его мать и отец стремились как можно больше узнать о загадочных мирах, в которые сами не имели доступа, а Беверли будет счастлива предоставить им вдохновенное изложение самого последнего сюжета, возможно, даже с диалогом.
Он понимал, что его собственная внешность могла так же вводить в заблуждение, как и внешность Беверли. Его отец — англичанин, мать — индийка, а сам он унаследовал ее смуглую красоту, но не унаследовал глубочайшей привязанности к ее родной стране, которую мать нисколько не утратила и которую искренне разделял его отец. Родители поженились, когда ей было восемнадцать, а ему на двенадцать лет больше. Они были страстно влюблены друг в друга и сохранили эту любовь до сих пор, а их поездки в Индию стали для них кульминационным моментом каждого года. В детстве Френсис ездил вместе с ними, но всегда чувствовал себя чужаком, вечно не в своей тарелке, неспособным участвовать в жизни мира, к которому его отец так легко адаптировался: в Индии отец казался счастливее и беззаботнее, чем в Англии. А еще Френсис с раннего детства чувствовал, что любовь его родителей друг к другу настолько всепоглощающа, что не впускает к себе никого третьего, даже если этот третий — их единственный сын. Он знал — его любят, но в присутствии отца, вышедшего на пенсию директора школы, всегда ощущал себя скорее как многообещающий и высоко ценимый ученик шестого класса, а не его собственный сын. Их доброжелательное невмешательство в его жизнь обескураживало. В шестнадцать лет, выслушивая жалобы одного из школьных друзей на родителей — про их нелепые требования возвращаться домой до полуночи, про предостережения о наркотиках, пьянстве и СПИДе, про их настояния, что выполнение домашних заданий важнее, чем развлечения, про их вечное нытье насчет его прически, одежды и состояния его комнаты, которая в конце-то концов считается его личной комнатой, — Френсис чувствовал, что терпимость его родителей граничит с отсутствием интереса, очень близким к эмоциональному равнодушию. А это вовсе не похоже на то, каким должно быть родительское отношение к ребенку.
Реакция отца на его выбор профессии была, как он подозревал, вполне для отца привычной и не раз использованной. «При выборе профессии следует учитывать только две важные вещи: работа должна содействовать счастью и благополучию других и приносить удовлетворение тебе самому. Полицейская служба удовлетворяет первому требованию и, я надеюсь, выполнит и второе». Френсису чуть было не пришлось сдерживаться, чтобы не сказать в ответ: «Благодарю вас, сэр». Но он знал, что любит мать и отца, и порой признавал про себя, что существующая между ними дистанция зависит не целиком от них одних и что сам он слишком редко их навешает. Сегодняшний ленч станет некоторым искуплением небрежения сыновней заботой.
Звонок спецмобильника раздался в десять пятьдесят пять, когда Бентон на рынке пополнял свой набор органических овощей, выращенных без химических удобрений. Звонила Кейт.
— У нас новое дело. Очевидное убийство пациентки в частной клинике в Сток-Шеверелле, в Дорсете. Прямо в Маноре.
— Все-таки какое-то разнообразие, мэм. А почему ОСГ? Почему не Дорсетское полицейское управление?
В ее голосе зазвучало нетерпение. Не время болтовней заниматься.
— Бог его знает. Они, как всегда, уклончивы, но я так понимаю, что это как-то связано с Номером Десять. Сообщу вам всю известную мне информацию по дороге. Я предлагаю взять вашу машину, а коммандер Дэлглиш хочет, чтобы мы приехали в Манор одновременно. Он поедет на своем «яге». Я постараюсь добраться к вам поскорее, но это — как получится. Оставлю свою машину у вас в гараже, а А.Д. тоже к вам подъедет. Я так понимаю, что ваш следственный чемоданчик у вас? И возьмите с собой фотоаппарат. Он нам пригодится. Вы сейчас где?
— В Ноттинг-Хилле, мэм. Если все сложится удачно, буду дома не больше чем через десять минут.
— Прекрасно. Тогда хорошо бы купить какие-нибудь сандвичи или что-нибудь вроде того — А.Д. не захочет, чтобы мы отправились в путь голодными.
Когда Кейт отключилась, Бентон подумал, что такое с ним уже было. Как и в прошлый раз, ему оставалось только сделать два звонка, один — родителям, другой — Беверли. На звонок ответила его мать и, не тратя времени даром, быстро выразила свое сожаление и повесила трубку. Мобильник Беверли не отвечал, и он решил, что так даже лучше. Он просто оставил сообщение, что их планы придется отменить, и пообещал позвонить позже.
Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы купить сандвичи и питье. Выбежав с рынка на Холланд-авеню, он увидел, что девяносто четвертый как раз замедляет ход перед остановкой, и, пустившись со всех ног, ухитрился вскочить в автобус прежде, чем закрылись двери. Бентон уже забыл о своих планах на этот день: впереди его ждала гораздо более насущная задача повышения своей репутации в следственной группе. Его, конечно, беспокоило, но не слишком, что это радостное возбуждение, предвкушение, что ближайшее будущее полно волнений и вызовов, зависит от того, что где-то в дорсетском Маноре коченеет труп незнакомой женщины, зависит от чьего-то горя, отчаяния и страха. Не без некоторых угрызений совести он сознавал, как будет разочарован, если они приедут в Дорсет лишь для того, чтобы обнаружить, что в конечном счете это самое рутинное убийство, что совершивший его преступник уже опознан и арестован. Однако такого еще с ними не случалось и вряд ли могло случиться. ОСГ никогда не вызывали расследовать рутинные убийства.
