Всматриваясь сквозь завесу дождя, не перестававшего лить в течение всей поездки, они ехали по главной улице пригорода, ничем не отличающегося от любого из далеко не процветающих захолустных пригородов, не столько лишенного собственных черт, сколько представляющего собой аморфное смешение старого и нового, запущенного и обновляемого. Ряды мелких магазинчиков прерывались жилыми высотками, стоящими поодаль от дороги, за оградой, а недлинный рядок хорошо содержащихся и явно построенных в восемнадцатом веке домов неожиданно и нелепо контрастировал с кафе, продававшими готовую еду навынос, букмекерскими конторами и кричаще раскрашенными вывесками. Прохожие, сгорбившиеся из-за проливного дождя и втянувшие головы в плечи, бродили, как казалось, без определенной цели или стояли, укрывшись под магазинными навесами, глядя на проезжающие машины. Только матери, катившие перед собой детские коляски, обернув прозрачным пластиком их складной верх, двигались с отчаянной и целенаправленной энергией.
Кейт боролась с депрессией, окрашенной чувством вины, которая всегда охватывала ее при виде жилых высоток. Именно в таком высоком, закопченном, прямоугольном ящике — памятнике надеждам властей и безнадежности людей — она родилась и выросла. С самого детства ее главным побуждением было вырваться оттуда, бежать от неизбывного запаха мочи на лестнице, от вечно сломанного лифта, от граффити, вандализма, от грубых голосов. И ей это удалось. Она уговаривала себя, что, вероятно, жизнь в таких высотках стала теперь лучше, даже в старой части города, однако она не могла проезжать мимо, не ощутив, что в результате ее личного освобождения что-то бывшее неотъемлемой частью ее существа оказалось не столько отвергнутым, сколько преданным.
Никто не мог бы проехать мимо церкви Святого Иоанна. Она стояла слева от дороги — большой викторианский храм с господствующим над зданием шпилем, на углу Балаклава-Гарденс. Интересно, как здешние прихожане ухитряются поддерживать это закоптившееся архитектурное уродство? — подумала Кейт. Это явно давалось им с трудом. На высокой афишной доске перед калиткой была укреплена раскрашенная конструкция, напоминающая термометр, которая сообщала, что осталось собрать еще триста пятьдесят тысяч фунтов, а под этим сообщением — слова: «Пожалуйста, помогите спасти нашу церковь!» Стрелка, указывающая на цифру «сто двадцать три тысячи», выглядела так, словно она уже довольно долгое время оставалась неподвижной.
Дэлглиш подъехал к церкви и быстро прошел к входу — посмотреть на доску объявлений. Снова садясь в машину, он сказал:
— Ранняя обедня — в семь, обедня — в десять тридцать. Вечерня — в шесть, исповеди с пяти до семи по понедельникам, средам и субботам. Если повезет, застанем его дома.
Кейт благодарила судьбу, что этот опрос ей не нужно проводить вместе с Бентоном. Долголетняя практика допроса самых разных подозреваемых приучила ее не только к принятой методике, но и в случае необходимости к ее изменению прямо на месте, с учетом широкого разнообразия характерных личностных черт допрашиваемого. Она понимала, когда следует проявить мягкость и чуткость, а когда они могут быть приняты за слабость. Она научилась никогда не повышать голос и не отводить глаза. Но этого подозреваемого — если он окажется таковым — ей будет вовсе не легко опрашивать. Разумеется, трудно представить себе священника в роли подозреваемого в убийстве, но ведь тут могут выясниться какие-то постыдные, хотя и не столь ужасающие причины для того, чтобы он остановился посреди ночи в этом отдаленном и пустынном месте. И как положено его называть в этих обстоятельствах? Кто он? Викарий, ректор, англиканский священник, неангликанский, пастор, кюре? Надо ли обращаться к нему «святой отец»? Она слышала разные обращения в разное время к разным лицам, но всяческие тонкости и, по правде говоря, истинное приятие религии ее страны были не для нее. Утренние собрания в ее средней школе, в старой части города, были всегда намеренно многонациональными, о христианстве упоминалось лишь изредка. То немногое, что она знала о государственной церкви страны, было неосознанно воспринято ею из архитектуры и литературы, а также благодаря картинам, увиденным в крупных музеях и галереях. Она знала о себе, что умна и сообразительна, что жизнь и люди ей интересны, но работа, которую она любила, в основном удовлетворяла ее интеллектуальные запросы. Ее личная вера в честность, доброту, смелость и правдивость в отношениях между людьми не имела под собой мистической основы, да и не нуждалась в ней. Ее бабушка, с такой неохотой ее воспитывавшая, дала ей только один совет в отношении религии, который Кейт даже в том юном возрасте — ей было восемь лет — сочла бесполезным.
Она тогда спросила: «Ба, ты в Бога веришь? — Что за дурацкий вопрос! Незачем раздумывать про Бога в твоем возрасте. Про Бога только одно надо запомнить: будешь умирать, позови священника. Он позаботится, чтоб все с тобой в порядке было. — А вдруг я не буду знать, что умираю? — Люди обычно знают. Ну, у тебя еще будет время о Боге подумать и голову такими вопросами забивать».
Впрочем, в настоящий момент ей не надо было забивать себе голову. А.Д. ведь сын священника, и ему уже приходилось опрашивать пасторов. Кто мог бы лучше его справиться с преподобным Майклом Кёртисом?
Они свернули на Балаклава-Гарденс. Если тут когда-нибудь и были сады, то сейчас от них остались лишь отдельные деревья. На улице еще сохранилось довольно много из длинного ряда террасных домов, однако дом, который они искали, и четыре-пять зданий, что высились за ним, оказались новыми квадратными строениями из красного кирпича. Дом № 2 был больше всех по размеру, с гаражом с левой стороны и с небольшой лужайкой впереди, в центре которой размешалась клумба. Ворота гаража были открыты, в нем стоял темно-синий «форд-фокус» с регистрационным номером W-341 YDG.
Кейт позвонила в дверь. Прежде чем кто-нибудь ответил на звонок, они услышали женский голос, зовущий кого-то, и громкий детский крик. Через некоторое время раздался звук поворачиваемых в замке ключей, и дверь отворилась. Перед ними стояла молодая женщина, миловидная и очень светловолосая. На ней были брюки и широкая блуза, на правом бедре у нее сидел ребенок, а по обеим сторонам за ее брючины цеплялись двое малышек, недавно начавших ходить, — явно близняшки. Они были миниатюрными копиями матери — каждая с таким же круглым личиком, пшеничного цвета волосами, подстриженными челкой, и большими, широко раскрытыми глазами, без смущения уставившимися на незнакомцев оценивающим взглядом.
Дэлглиш извлек из кармана свое удостоверение.
— Миссис Кёртис? Я — коммандер Дэлглиш из Столичной полиции, а это — детектив-инспектор Кейт Мискин. Мы приехали повидать вашего мужа.
Она выглядела очень удивленной.
— Из Столичной полиции? Это что-то новое. Здесь у нас время от времени появляются полицейские, но только местные. Молодежь из высоток порой устраивает неприятности. Они неплохие ребята — здешние полицейские, я хочу сказать. Ну, как бы то ни было, входите в дом. Извините, что заставила вас ждать, но у нас тут замки с двойной защитой. Это ужасно, я знаю, но на Майкла за этот год уже дважды нападали. Нам даже пришлось убрать вывеску, что это — пасторский дом. — И она позвала тоном, в котором не звучало ни ноты беспокойства: — Майкл, дорогой, тут к тебе из Столпола приехали.
