– А потом?
– Она вытащила металлический ящичек и открыла. Он не был заперт. Ключи были в ящичке.
– Вы внимательно следили за ней все время, инспектор? Вы абсолютно уверены, что мисс Фоули не могла незаметно для вас вернуть ключи в ящик?
– Нет, сэр. Это было бы совершенно невозможно.
– И последнее, инспектор. Когда вы пошли наверх, туда, где находился труп, мисс Придмор оставалась в вестибюле одна. Она сказала мне, что совершенно уверена, что в то время никто не мог выскользнуть из Лаборатории. Вам в голову такая возможность не приходила?
– Что он мог пробыть здесь всю ночь, сэр? Да. Но он не мог прятаться в комнате главного сотрудника по связям с полицией, иначе я увидел бы его, когда зашел туда выключить систему внутренней сигнализации. Это помещение – самое близкое к входной двери. Еще, я думаю, он мог бы скрываться в кабинете директора, но не могу представить, как он мог пройти через вестибюль и отпереть входную дверь незаметно для мисс Придмор, хоть она и была в состоянии шока. Дверь ведь не была открыта, ему надо было бы отпереть английский замок.
– А вы совершенно уверены, что ваша связка ключей постоянно была при вас вчера вечером?
– Совершенно уверен, сэр.
– Благодарю вас, инспектор. Пока это все. Попросите сюда мистера Миддлмасса, будьте добры.
Глава 14
Завотделом по исследованию документов вошел в кабинет легкой, уверенной походкой. Без всякого приглашения, он удобно устроился в директорском кресле, закинув одну длинную ногу на колено другой, и смотрел на Дэлглиша, вопросительно приподняв бровь, словно гость, не ожидающий от хозяина ничего, кроме надоедной скуки, но из вежливости не желающий этого никак выказать. На нем были свободные брюки из коричневого вельвета, бежевый, из тонкой шерсти свитер с высоким горлом, пурпурного цвета носки и мягкие кожаные башмаки без шнуровки. От всего этого веяло этакой небрежной неофициальностью, но Дэлглиш отметил, что брюки были от хорошего портного, свитер – из дорогого кашемира, а башмаки шиты на заказ. Он бросил взгляд на объяснительную записку, где Миддлмасс изложил, что он делал и где был накануне вечером, после семи. В отличие от коллег Миддлмасс писал пером, а не шариковой ручкой, почерк – изящный, с наклоном вправо, буквы удлиненные и узкие. В результате получилось нечто весьма декоративное, но совершенно неразборчивое. Такого почерка Дэлглиш от него совершенно не ожидал.
– Прежде чем мы займемся вот этим, не могли бы вы рассказать мне о вашей ссоре с Лорримером? – сказал он.
– Вы имеете в виду мою версию происшедшего в противоположность предложенной миссис Бидуэлл?
– Я имею в виду правду, в противоположность досужим предположениям.
– Эпизод получился не особенно поучительный, и я не могу сказать, что тут есть чем похвастать. Но большого значения он не имеет. Я как раз занимался делом об убийстве в меловом карьере, когда услышал, что Лорример выходит из умывалки. У меня было к нему личное дело, и я хотел сказать ему пару слов по этому поводу. Я окликнул его и попросил зайти. Мы поговорили, повздорили, он замахнулся, а я отреагировал, дав ему по носу. Кровь из носа весьма эффектно залила мой халат. Я извинился. Он ушел.
– Из-за чего же вы повздорили? Из-за женщины?
– Ну, это-то вряд ли, коммандер, не с Лорримером же из-за женщины вздорить! Я думаю, Лорример знал, что существуют люди двух разных полов, но вряд ли одобрял такое разделение. Вопрос был частный, не очень значительный. О том, что случилось пару лет назад. Не имеющий отношения к нашей Лаборатории.
– Итак, создается некая картина: вы занимаетесь исследованием вешдока по делу об убийстве; вещдок явно очень важный, раз вы сами решили им заняться; однако вы не настолько поглощены исследованием, чтобы не слышать шагов за дверью. Вы даже узнали шаги Лорримера. Момент кажется вам вполне подходящим, чтобы попросить его зайти и обсудить что-то такое, что случилось пару лет назад, что-то такое, о чем вы вполне могли не вспоминать все это время, но что теперь настолько раздражает вас обоих, что вы готовы сбить друг друга с ног.
– В такой трактовке это звучит весьма эксцентрично.
– В такой трактовке это звучит абсурдно.
– Ну, я думаю, это и было в каком-то смысле абсурдно. Речь шла о кузене моей жены, о Питере Энналзе. Он окончил школу с двумя аттестатами повышенного уровня по естественным наукам и вроде бы очень хотел поступить в наше ведомство. Обратился ко мне за советом, и я подсказал ему, что надо делать. В результате он был принят младшим научным к Лорримеру, он тогда работал в Южной лаборатории. Получилось не очень удачно. Не думаю, что тут целиком вина Лорримера, но он не умеет работать с молодыми сотрудниками. В конце концов карьера Энналза рухнула, невеста от него отказалась, и с ним приключилось то, что обиняком обозначается как нервный срыв. Он утопился. Слухи о том, что происходило в Южной лаборатории, дошли и до нас. Наше ведомство ведь не такое уж большое, а слухами земля полнится. Я не очень хорошо знал мальчика, но моя жена его любила. Я не виню Лорримера в смерти Питера. Самоубийца всегда сам повинен в самоуничтожении. Но моя жена считает, что Лорример мог бы больше сделать, чтобы ему помочь. Вчера я позвонил домой, чтобы предупредить ее, что вернусь поздно, и наш разговор напомнил мне, что я давно собирался побеседовать с Лорримером о Питере. Так совпало, что я услышал его шаги. Я позвал его, и дело кончилось тем, что миссис Бидуэлл, вне всякого сомнения, весьма картинно вам изобразила. Не сомневаюсь, что миссис Билуэлл ищет женщину в основе всякого спора между мужчинами. И если она и вправду говорила о женщине и о телефонном звонке, то женщина эта была моя жена, а звонок – тот, о котором я вам уже поведал.
Это звучит вполне правдоподобно, подумал Дэлглиш. Вполне может быть даже, что это правда. Историю про Питера Энналза надо проверить. Еще одна задача, хоть в истинности этой истории и трудно усомниться, а у них и так полно нерешенных задач и время поджимает. Но Миддлмасс говорил, используя настоящее время: «Лорример не умеет работать с молодыми сотрудниками». Нет ли молодых сотрудников поближе, чем в Южной, пострадавших по вине Лорримера? Однако Дэлглиш решил пока оставить этот вопрос. Пол Миддлмасс – человек умный. Прежде чем он сделает официальное заявление, у него будет время поразмышлять над тем, как скажется на его карьере подпись, поставленная подложными показаниями.
– Судя по этой вашей записке, вы исполняли роль «лошадки» в танце «моррис» на вчерашнем деревенском концерте, – сказал Дэлглиш. – Несмотря на это, вы заявляете, что не можете назвать никого, кто бы за вас поручился. Очевидно, что и исполнители танца, и зрители видели гордо дефилирующую «лошадку», но не могли видеть внутри этого костюма вас. Но разве там, в клубе, не было никого, когда вы пришли или когда уходили?
– Из тех, кто меня видел, – никого, кто бы меня узнал. Неприятно, но тут уж ничего не попишешь. Все это получилось довольно странно. Обычно я не принимаю участия в сельских ритуалах, и деревенские концерты вовсе не мой идеал развлечений. Это амплуа нашего сотрудника по связям с полицией, главного инспектора Мартана. Но ему неожиданно представилась возможность поехать в США, и он попросил меня его заменить. Мы примерно одного размера, и я думаю, он счел, что костюм будет мне впору. Ему нужен был кто-то широкоплечий и достаточно сильный, чтобы выдержать вес лошадиной головы. А я был ему обязан: он очень тактично замолвил за меня словечко одному из своих коллег, когда дорожный патруль поймал меня на превышении скорости примерно месяц назад. Так что я никак не мог ему отказать. На прошлой неделе я был на репетиции, и все, что от меня требовалось, – это, как вы выразились, гордо дефилировать впереди, а то и прыгать вокруг исполнителей, когда они закончат свою часть, щелкать челюстями в сторону аудитории, размахивать хвостом и, в общем, строить из себя идиота. Но это вряд ли имело значение, поскольку никто не мог меня узнать. У меня не было намерения просидеть весь вечер на этом концерте, поэтому я попросил руководителя труппы – это Боб Готобед – позвонить мне из клуба минут за пятнадцать до того, как придет наш черед выступать. Мы должны были появиться после антракта, и они рассчитали, что это будет примерно в восемь тридцать. Концерт, как вам, вероятно, уже сказали, начался в семь тридцать.
