Дэлглиш и Кейт наблюдали, как завернутую в одеяла, пристегнутую к носилкам Талли вносят в «скорую». Полицейские сообщили ее имя, еще несколько деталей, а им объяснили, куда ее отвезут.
Ключи от входной двери остались в замке. Кейт выключила газ, проверила наверху и внизу окна, и детективы вышли из коттеджа, везде выключив свет и заперев за собой дверь.
— Будьте добры, Кейт, сядьте за руль, — попросил Дэлглиш.
Он понимал, что инспектор просто счастлива. Садясь за руль «ягуара», Кейт каждый раз наслаждалась. Когда они подъехали к дорожке, Дэлглиш попросил ее остановиться и вышел, оставив напарницу ждать в машине. Он знал, что Кейт не присоединится к нему и не будет ни о чем спрашивать. Дэлглиш немного прошел и уставился на темную массу музея, гадая, доведется ли ему снова здесь побывать. Он чувствовал печаль и утомление, что было не внове: закончив расследование, Дэлглиш часто ощущал нечто подобное. Он думал о чужих жизнях, с которыми соприкоснулся так стремительно, об узнанных им тайнах, о лжи и правде, об ужасе и боли. Эти жизни, столь близко сошедшиеся, пойдут дальше своим чередом — как и его собственная жизнь. Идя к машине, в которой его ждала Кейт, Дэлглиш переключил мысли на выходные, на то, что ждет впереди, и его наполнила радость.
8
За тридцать пять минут до этого Тоби Блейк, девятнадцати лет и двух месяцев от роду, направил свой «кавасаки» на Спаньердз-роуд; оставался последний участок пути домой. От сегодняшней езды были одни огорчения, да только по вечерам четвергов всегда так. С привычным мастерством лавировать между почти неподвижными машинами и автобусами, вырываться вперед, минуя дорогие автомобили с сидящими в них несчастными водителями, — в этом есть своя прелесть, но его «кавасаки» создан для другого. И вот Тоби увидел перед собой пустую, тускло мерцающую дорогу. Пришло время посмотреть, на что способна его машина.
Тоби открыл дроссель. Двигатель взревел, и мотоцикл устремился вперед. Под козырьком светились глаза водителя, он дрожал от наслаждения, ощущая навалившийся воздух, головокружительное наслаждение скоростью, возможность контролировать все. Впереди появился автомобиль, на высокой скорости выезжающий с боковой дорожки. Времени, чтобы затормозить или хотя бы осознать «вот она, эта машина», у парня не было. В течение секунды он оцепенело воспринимал окружающее, затем «кавасаки» врезался в правую сторону автомобиля, волчком перелетел через дорогу и ударился о дерево. Раскинувшего руки Тоби подбросило вверх, он рухнул на обочину дороги и остался там лежать. Мотоцикл раскрутило, и он отлетел на газон.
Следующие десять секунд стояла абсолютная тишина. Потом дорогу осветили чьи-то фары. Остановился «мерседес» и следом идущая машина. Торопливые шаги, восклицания, говорящие по мобильным телефонам взволнованные голоса. Обеспокоенные лица разглядывали сидящего в покореженной машине человека. Он лежал на руле. Люди сошлись на том, что следует подождать приезда «скорой». Подъехали еще машины. Спасательная операция началась.
На обочине покоился мальчик, очень тихо. Не было заметно ни ранений, ни крови. Окружающим казалось, что во сне он улыбается.
9
На этот раз больница оказалась современной и незнакомой Дэлглишу. Его направили в отделение справа, и в конце концов он обнаружил, что идет по какому-то полностью лишенному окон коридору. Больничного запаха не чувствовалось, однако этот воздух нельзя было спутать ни с каким другим: его будто очистили — неким научным методом — от малейшей примеси страха или болезни. Палату тоже искать не пришлось. Двое одетых в форму констеблей сидели у одной из дверей; при его появлении они встали и отдали коммандеру честь. Находящаяся внутри медсестра встала, тихо поздоровалась и вышла, закрыв за собой дверь. Он и Вулкан остались одни, лицом к лицу.
Мюрел Годбай сидела в кресле рядом с кроватью. Пластырь на левой руке, доходящий до запястья, и багровый синяк на левой щеке — вот и все повреждения. Солидный хлопковый халат в клетку. Она была совершенно спокойна. Блестящие, аккуратно причесанные необыкновенного цвета волосы удерживала на затылке роговая заколка. Зелено-желтые глаза уставились в лицо детектива с плохо скрываемой неприязнью пациента, к которому пришел очередной непрошеный посетитель. Страха в них не было. Дэлглиш не подошел к Мюрел.
— Как ваши дела? — спросил он.
— Жива, как видите.
— Полагаю, вам известно, что мотоциклист умер. Он сломал шею.
— Он ехал слишком быстро. Я не единожды говорила мисс Кэролайн, что следует поставить более понятные предупреждения. Однако вы пришли говорить со мной не об этом. У вас есть признание, написанное моей рукой. Это все, что я могу сказать.
Признание было исчерпывающим, хотя содержало лишь факты — ни извинений, ни раскаяния. Убийство планировалось заранее, в среду, после встречи доверенных лиц. В ту пятницу Годбай запаслась ведром, защитным халатом, перчатками, шапочкой для душа и длинными спичками. Также она взяла большой полиэтиленовый мешок, в который после могла все это сложить. Домой Мюрел не поехала; подкинув миссис Стрикленд до метро, она вернулась в музей. Ей было известно, что Талли Клаттон в пятницу вечером уедет на занятия, а утром Годбай подстраховалась и сняла трубку с городского телефона — на случай если кто-нибудь позвонит. Мюрел ждала в темноте гаража до тех пор, пока Невил Дюпейн не сел в «ягуар». Тогда она вышла вперед и позвала его по имени. Удивленный, но узнавший голос, Невил повернулся к ней лицом, и его тут же окатили бензином. На то, чтобы зажечь и бросить спичку, ей понадобилось несколько секунд. Последним звуком, выдающим присутствие человека, был ее собственный голос. Когда ей позвонила Талли, она только добралась до дома. Годбай успела переложить трубку, засунуть одежду в стиральную машину, отдраить ведро и умыться. Затем она опять поехала в музей. В выходные Мюрел оторвала от ведра ручку, смяла его, изрезала перчатки и шапочку для душа и под покровом темноты засунула их в мусорный контейнер.
Признание не сообщило Дэлглишу почти ничего нового, за исключением одного факта. Селия Меллок еще в Суотлинге на дух не переносила Мюрел, донимала ее и попыталась лишить рабочего места. Волосы у нее тогда были рыжие. Селия перекрасила свои волосы в желтый цвет уже позже; несмотря на это, когда Годбай вошла в Комнату убийств, чтобы избавиться от Меллок, узнавание было полным и взаимным. Для Годбай это убийство было удовольствием и необходимостью одновременно.
— Не понимаю, зачем вы здесь, коммандер, — сказала она. — Нам больше нечего друг другу сказать. Я понимаю, что сяду на десять лет. Я заслужила более долгий срок. И мне удалось сделать то, что я хотела, не так ли? Ради памяти своего брата Дюпейны не закроют музей. Каждый день его работы, каждый следующий посетитель, каждый новый успех — все это будет моей заслугой. И они это понимают. Только оставьте в покое мою жизнь. Вам по должности положено знать, что я сделала и как я сделала. Ну вот, вы знаете, вы своего добились. Это ваша работа; вам скажут, что вы молодец. Вам даже не полагается выяснять, почему я это сделала, однако я могу объясниться, пожалуйста — если мои объяснения кому-то принесут радость. Я об этом написала, все очень просто. Доктор Невил Дюпейн убил мою сестру — своей халатностью. Она позвонила ему, а он не приехал. Сестра облила себя бензином и подожгла. Из-за него она потеряла жизнь. Я не собиралась терять из-за него работу.
