Они методично проработали все вопросы.
— Вы довольны этой новой девочкой, Маршей Колинсон? — спросила леди Суотлинг.
— Более чем. Мать у нее дура, а вот к ней самой это не относится. Она пыталась поступить в Оксфорд, но не прошла. Подготовительные курсы ей не нужны: у нее и так высшие оценки. Марша собирается в следующем году повторить попытку, надеясь, что ее настойчивость не останется без вознаграждения. Похоже, вопрос для нее стоит так: или Оксфорд, или ничего. Не самый разумный подход, учитывая тамошний конкурс. Приди она туда из государственной системы образования, шансов у нее было бы больше. И не думаю, что проведенный здесь год сильно ей поможет. Марша хочет профессионально освоить компьютер. Это ее главный приоритет. Язык она выбрала китайский.
— А с этим не будет проблем?
— Не думаю. Я знаю в Лондоне одного аспиранта, который с удовольствием давал бы частные уроки. Девочке не нужно терять за границей целый год. Кажется, судьба человечества ей безразлична. По ее словам, этого хватало в школе, и в любом случае служба за рубежом — «лишь разновидность благотворительного империализма». Она озвучивает модные предрассудки, однако у нее есть мозги.
— О, прекрасно. Только если ее родители в состоянии платить за обучение.
Они продолжили работу.
Во время кофе леди Суотлинг сказала:
— На прошлой недели я встретила Селию Меллок. В Харви-Николз. В разговоре она упомянула музей Дюпейна. Я ничего не поняла. В конце концов, она пробыла у нас только два триместра. Селия удивлялась, что учащиеся ни разу там не побывали.
— Искусство того времени не входит в программу, — ответила Кэролайн. — И современную девушку не особенно интересуют двадцатые-тридцатые. Как вам известно, в этом семестре мы сосредоточились на искусстве нашего времени. Визит в Дюпейн возможен, но посещение Тейта принесет больше пользы.
— Селия сказала странную вещь: в Дюпейне стоит побывать, и она вам очень благодарна за 1996-й. Она ничего не объяснила. Не могу понять, что Селия имела в виду.
Память леди Суотлинг была непредсказуема, но только не в отношении цифр и дат. Кэролайн снова наполнила ее чашку.
— Думаю, что ничего не значит. Я о ней слышать не слышала в 1996 году. Селия всегда старалась привлечь к себе внимание. Обычная история: единственный ребенок у богатых родителей, дающих ей все, кроме своего времени.
— Вы не собираетесь закрывать музей? С договором все в порядке?
Вопрос прозвучал вполне невинно. Кэролайн Дюпейн знала, что за ним кроется. Леди Суотлинг всегда ценила связь школы пусть с небольшим, но уважаемым музеем. В частности, поэтому она так поддерживала решение Кэролайн вернуть девичью фамилию.
— С договором все в порядке, — ответила Кэролайн. — Мой старший брат и я твердо решили: музей Дюпейна не закроется.
— А ваш средний брат? — не сдавалась леди Суотлинг.
— Конечно же, Невил согласится. Новый договор будет подписан.
5
Воскресенье, двадцать седьмое октября. Пять часов вечера. Кембридж. Под Гаррет-Хостел-бридж в потоке насыщенного охряного цвета шелестели ивы. На мосту стояли Эмма Лавенам, читающая лекции по английской литературе, и ее подруга, Клара Бекуит. Они смотрели на желтые листья, уносимые потоком, будто это все, что осталось от осени. Эмма не могла пройти через этот мост, не задержавшись, не посмотрев на воду. Но Клара выпрямилась и сказала:
— Пойдем-ка. Последний отрезок Стейшн-роуд всегда занимает больше времени, чем рассчитываешь.
Клара приехала из Лондона, чтобы провести день с Эммой. Они болтали, ели, прогуливались по Феллоуз-гарден. Во второй половине дня им захотелось поразмяться, и было решено пойти к станции самым длинным путем: позади колледжей, а потом через город. Эмма любила Кембридж, каким он был в начале учебного года. Лето в ее представлении — это переливающиеся в жарком мареве камни, тенистые лужайки, аромат цветов, отражающийся от блестящих, залитых солнцем стен, плоскодонки, энергично и умело ведомые сквозь сверкающую воду или спокойно покачивающиеся у ветви, танцевальная музыка вдалеке, перекликающиеся голоса. И все же не этот триместр был ее любимым. В лете присутствовала какая-то вселяющая беспокойство неистовость, исходящая от поглощенной собой молодости. Там были травмы, связанные с экзаменами, горячка последних минут, когда хочется еще раз все просмотреть, бескомпромиссная погоня за быстро приедающимися удовольствиями и печальные мысли о неизбежности грядущих разлук. Эмма предпочитала первый триместр. Там — интерес к новичкам, рано задернутые занавески, за которыми остается ранний вечер и первые звезды, беспорядочный перезвон колоколов и, как и сейчас, Кембридж пахнет рекой, туманом и суглинком. Листопада в этом году не было долго. Какая ему предшествовала осень! Одна из самых замечательных на ее памяти. И все же он наконец начался. Фонари освещали тонкий темно-золотой ковер. Листья шуршали под ее ногами, и в воздухе чувствовался их вкус, слышался горько-сладкий зимний аромат.
Эмма шла с открытой головой. На ней были длинное твидовое пальто и высокие кожаные сапожки. Лицо обрамлял поднятый воротник. Рядом, тяжело ступая, шла Клара, одетая в короткую куртку с меховой подкладкой. Темную прямую челку скрывала полосатая вязаная шапочка. Она была на три дюйма ниже подруги. На ее плече висела сумка. Там лежали купленные в Кембридже книги, но Клара, казалось, не чувствовала веса.
Клара влюбилась в Эмму в первый же их триместр. Она не впервые влюблялась в женщину, которая явно не была лесбиянкой. Клару, как и всегда, покоробило это открытие, однако она перенесла очередное разочарование с привычным стоицизмом и задалась целью добиться дружбы с Эммой. Клара преподавала математику и достигла первой — бакалаврской — степени, говоря, что вторая степень настолько скучна, что о ней нельзя и думать. Три года вкалывать, сидя в сыром равнинном городе, можно только ради первой или третьей. И уж коли в нынешнем Кембридже все равно нельзя не заработаться, почему бы еще чуть-чуть не поднапрячься. В науку ее не тянуло. Научная среда, утверждала Клара, мужчин делает или угрюмыми типами, или гордецами, а женщин, если у тех не появится других интересов, более чем странными. После университета она немедленно перебралась в Лондон. К Эмминому и отчасти собственному удивлению, Клару увлекла карьера руководителя фонда в Сити, где ее ждали успех и весьма солидные доходы. Затем всеобщее процветание сменилось отливом, отрыгнулось неудачами и разрушенными иллюзиями, однако Клара уцелела. Она еще ранее объяснила Эмме свой неожиданный выбор.
— Я зарабатываю просто бешеные деньги. При этом на жизнь мне за глаза хватает трети, а остальное я куда-нибудь вкладываю. Мужики потому так расстраиваются, что они, как только получат премию в полмиллиона, сразу начинают жить, будто зарабатывают чуть не миллион в год: дорогой дом, дорогая машина, дорогая одежда, дорогая женщина, дорогая выпивка. И до смерти боятся, что их уволят. Фирма может уволить меня хоть завтра — мне более или менее все равно. Я намерена сделать три миллиона. Тогда я оттуда свалю и займусь чем-нибудь таким, что мне действительно нравится.
