— В Вестминстерском дворце никто не умирает. А не сговор ли это? Не запихивают ли они, неприлично поторапливаясь, труп в неотложку? А после заявляют, что он умер по дороге в больницу? Вот так. Из этого можно извлечь несколько ценных подсказок. Окажись тут замешано, например, наследство, мог бы помочь хронометраж событий. Название, конечно, у меня уже есть. «Смерть на вулсаке».
— Трудоемкая задача, — сказал Дэлглиш. — Ладно, вернемся к убийству, отражающему суть эпохи. Что ты ожидаешь найти в Дюпейне?
— Не исключено, что вдохновение, хотя главным образом информацию. Комната убийств — это что-то особенное! Неофициально мы все ее так называем. Там есть газеты того времени, публиковавшие репортажи с места преступления и из зала суда, очаровательные фотографии, среди которых есть несколько подлинных, подлинные предметы, найденные рядом с жертвой. Не могу себе представить, как старому Максу Дюпейну удалось все это заполучить, но не сомневаюсь: он не церемонился. А в отношении убийства наши интересы, конечно, совпадают. Старику Комната убийств нужна была, чтобы привязать убийство к эпохе, в противном случае он потакал бы испорченному вкусу публики. Я уже выбрал себе первое дело, и мой выбор очевиден. Миссис Эдит Томпсон. Тебе, конечно, известен этот случай?
— Да.
Все, кто интересуется настоящими убийствами, или изъянами в уголовном судопроизводстве, или ужасами и странностями, присущими высшей мере наказания, знают о деле Томпсона-Байуотерза. Оно породило целый выводок романов, пьес и кинолент и внесло свой вклад в освобождение журналистики от оков морали. Не обращая внимания на молчание собеседника, Акройд жизнерадостно зачирикал дальше:
— Обратимся к фактам. Перед нами молодая привлекательная женщина, ей двадцать восемь лет, она замужем за туповатым служащим судоходной компании, который старше ее на четыре года, они живут на бестолковой улице в безликом пригороде на востоке Лондона. И ты удивляешься, что она искала утешения в другой, выдуманной ею самой жизни?
— Мы не располагаем данными об умственных способностях Томпсона. Ты ведь не считаешь туповатость жертвы смягчающим обстоятельством?
— Я готов рассматривать и менее веские основания, старина. Ум Эдит Томпсон не уступает ее привлекательности. Она удерживается в кресле управляющей в фирме по изготовлению дамских шляпок в Сити, а в те времена это что-нибудь да значило. Вместе с мужем и его сестрой она отправляется в отпуск, знакомится с Фредериком Байуотерзом — стюардом, который на восемь лет ее моложе, — и влюбляется в него до беспамятства. Когда он в море, она пишет ему страстные письма, которые человек, лишенный воображения, обязательно сочтет подстрекательством к убийству. Она утверждает, будто крошила в овсянку Перси электрические лампочки; вероятность последнего поставил под сомнение выступавший на процессе судебный патологоанатом, Бернард Спилсбери. 3 октября 1922 года, вечером, когда супруги идут из театра, откуда-то выскакивает Байуотерз и наносит Перси Томпсону смертельное ножевое ранение. Эдит Томпсон слышит вопль: «Не надо!.. О нет!» Ее письма, конечно, говорят сами за себя. Уничтожь их Байуотерз, она была бы сейчас жива.
— Вряд ли, — сказал Дэлглиш. — Она родилась сто восемь лет назад. Какие у тебя есть основания считать это преступление типичным для того времени? Ревнивый муж, молодой любовник, рабская покорность зову плоти. Такое могло случиться пятьдесят, сто лет назад. Такое может случиться сегодня.
— Нет, не точь-в-точь. Во-первых, пятьюдесятью годами раньше ей не суждено было работать в Сити. Вряд ли бы она встретила Байуотерза. А сегодня она, конечно, могла бы найти применение своему уму и упорядочить бурлящее воображение, пойдя в университет. Возможно, ее ждали бы успех и процветание. Мне она видится сочинительницей любовных романов. Эдит, вне всякого сомнения, не стала бы женой Перси Томпсона, а пойди она на убийство — сегодняшние психиатры нашли бы этому объяснение. Нынешние присяжные иначе относятся к внебрачным связям, a судья не пошел бы на поводу у собственного предубеждения против замужней женщины, которая заводит любовников восемью годами моложе себя. Присяжные образца 1922 года такое предубеждение, несомненно, разделяли.
Дэлглиш молчал. Ему было одиннадцать лет, когда он прочитал об этой обезумевшей, одурманенной наркотиками женщине, которую к месту казни пришлось почти волочить. С тех пор воспоминание об этом деле свернувшейся змеей лежало в глубине его памяти. Бедный Перси Томпсон не заслуживал смерти, но кто заслуживает участи его вдовы? Что за страдания выпали на ее долю в эти последние дни, в камере для приговоренных, когда она осознала наконец — снаружи есть иной мир и он еще опаснее ее фантазий? В нем существуют люди, которые в назначенный день и назначенный час извлекут ее на свет и, руководствуясь решением суда, свернут ей шею. Хотя он был тогда всего лишь мальчиком, его отношение к смертной казни уже начинало формироваться, и этот случай упрочил его аболиционизм. Можно ли было действовать тоньше, убедительнее, чтобы в его душе зародилась и все глубже пускала корни эта невысказанная вера в необходимость подчинения неистовых страстей воле, в опасность, которую может таить в себе всепоглощающая любовь, в то, что цена порой оказывается слишком высокой? Не этому ли его, только начинающего службу в отделе уголовного розыска, учил бывалый сержант полиции, который теперь давным-давно на пенсии? «Приводящие к убийству мотивы состоят из четырех элементов: любовь, похоть, корысть и ненависть. Парень, тебе будут говорить, что самая опасная — ненависть. Не верь этому. Самая опасная — любовь».
Дэлглиш решительно пресек дальнейшие размышления о деле Томпсона-Байуотерза и опять переключился на Акройда.
— Следующее дело — самое интересное из всех, мною найденных. Оно до сих пор не разгадано, полно очаровательных подтасовок и совершенно типично для тридцатых. Не могло произойти ни в какое другое время — по крайней мере в таком виде. Полагаю, ты о нем знаешь. Это дело Уоллеса. О нем много писали. У Дюпейна есть все материалы.
— Его как-то включили в программу подготовительных курсов в Брамсхилле. Незадолго до этого я стал инспектором. Оно использовалось в качестве примера «как не надо проводить расследование». Правда, не думаю, что это дело и теперь там изучается. Они нашли что-нибудь посвежее, позлободневнее. Им есть из чего выбрать.
— Значит, тебе известны обстоятельства?
Разочарование Акройда было столь явным, что казалось невозможным не пойти навстречу его капризам.
— Напомни мне.
— Год тысяча девятьсот тридцать первый. Япония вторглась в Маньчжурию; Испания провозгласила себя республикой; Индию сотрясали восстания, а Канпур был затоплен волной насилия, вызванной межобщинными конфликтами, величайшими за всю историю страны; умерли Анна Павлова и Томас Эдисон; профессор Огюст Пикар стал первым человеком, достигшим стратосферы на воздушном шаре. Такова была обстановка в мире. А у нас вернулось в результате октябрьских выборов новое коалиционное правительство, сэр Освальд Мосли завершил формирование своей Новой партии, и два миллиона семьсот пятьдесят тысяч человек оказались без работы. Невеселый был год. Видишь, Адам, я провел целое исследование. Ты впечатлен?
