Помолчав одно мгновение, девушка сказала:
— Хорошо. Но ведь жилье уже сдали?
— Это зависит от вас. Как пожелаете.
Блондинка покосилась на посетительницу с таким видом, будто бы давно уже не ждет от людей добрых поступков, хотя все еще получает некое удовольствие, видя их недостойные дела. Филиппа кивнула, и дама в возрасте сняла телефонную трубку.
— Мистер Бейкер? Я из агентства «Ратерите», по поводу квартиры. Да… Да… Да… Дело, видите ли, в том, что мистер Коте недоволен. Да, я знаю, но он звонил из Нью-Йорка. Владельцу не нужны постояльцы с детьми, коляска в прихожей и так далее… К тому же вашей жене опасно карабкаться по узким ступеням, в ее-то положении… Да, я в курсе. Вот только решения здесь принимаю я, а когда вы приходили, меня в конторе не было… Нет, пожалуй, не стоит ему писать. Бесполезно. Нам неизвестно, где он проведет следующий месяц или два… Мне жаль… Да, разумеется, мы с вами свяжемся… От пятидесяти фунтов неделя… Да-да. Знаю, мистер Бейкер. У нас все записано… Да. Да… Не советую к этому так относиться. В конце концов, мы ничего не подписывали.
Тут она снова взяла сигарету, вернулась к своему кроссворду и, не глядя на девушку, процедила:
— Можете осмотреть квартиру прямо сейчас. Дэлани-стрит, дом двенадцать. Две комнаты и кухня. Ванная общая, на первом этаже фруктовая лавка. Вам очень повезло. Дешевле не найти, по крайней мере в центре. На самом деле квартира должна стоить в два раза дороже, но мистеру Котсу спешно пришлось уехать в Нью-Йорк и сдать ненадолго жилье.
— Там есть мебель?
Блондинка ответила:
— Немного. Знаете, люди предпочитают завозить собственную. Но кое-что найдется.
— Пожалуй, я сейчас же и осмотрю жилье.
Девушка получила ключи под расписку, однако не торопилась ехать по указанному адресу. Боясь принять поспешное решение, она задумала сначала прогуляться и привести в порядок мысли. Правда, тротуары были переполнены. Толкотня, неразбериха, детские коляски, тележки разносчиков… Неспокойное сердце повлекло ее подальше от суеты. Филиппа свернула в кафе и присела за столик у окна. Подошла сутулая официантка с гладкой прической, в запачканной униформе, и девушка попросила кофе. Напиток в пластмассовом стаканчике оказался бледным, чуть теплым, не имел вкуса и буквально вставал поперек горла. Оглядываясь по сторонам, на других посетителей, которые не только умудрялись, хотя и без особого удовольствия, цедить мерзкую жидкость, но и заказывали так называемую еду — пережаренные гамбургеры, подмоченный жареный картофель, яичницу с бурыми загибающимися краями, плавающую в грязном жире, — Филиппа не могла не согласиться: пожалуй, Морис действительно в чем-то прав, и в жизни бедным все без исключения перепадает худшего качества.
Подоконник украшали плетеные корзинки с искусственными цветами и виноградными лозами, покрытыми слоем пыли. На дороге сверкали, с шумом проносясь мимо, автобусы и машины, на тротуарах тоже кипела жизнь. То и дело сизое, черное или коричневое лицо на миг прижималось к оконному стеклу, чтобы изучить прейскурант. Казалось, они все глазели на девушку. Лица сменяли одно другое, словно безмолвные свидетели ее душевных колебаний.
Вспоминая свой жизненный опыт и все, чему ее учили, Филиппа вдруг поняла, что совершенно не готова к той ситуации, в которую угодила. Железное кольцо скользнуло на палец, так что два ключа — должно быть, от общей парадной двери и от самой квартиры — легли на ладонь, холодные и тяжелые, подчеркивая сюрреализм происходящего. Усвоенные девушкой нравственные уроки (Морис назвал бы их работой внушения и самодовольно улыбнулся бы при этом, упиваясь своей откровенностью) строились на семантике, на интеллектуализации привычного следования заезженным постулатам общества, которые предписывали хорошо относиться к другим во имя неких отвлеченных понятий: социального порядка, приятной жизни, естественной справедливости. Но чаще всего хорошее отношение к ближнему попросту обеспечивало подобное же поведение с его стороны. Подразумевалось, будто начитанные, остроумные, красивые или богатые не слишком нуждаются в такого рода уловках; им не очень-то шло подавать остальным пример.
Образование тоже не готовило ее к серьезным вопросам. Номинально коллегия южного Лондона считалась христианским учреждением, однако совместное пятнадцатиминутное пение псалмов, с которого начинался обычный учебный день, казалось Филиппе не более чем удобным следованием традиции, способом удостовериться, что школа будет в сборе, пока директриса читает объявления. Кое-кто из девочек увлекался религией. Англиканство, в особенности официальное, воспринималось как разумный компромисс между мифом и реальностью, оправданный красотами литургии, как провозглашение сокровенной английской сущности; однако в действительности это была всеобщая религия либеральных гуманистов, приправленная ритуалами, дабы отвечать личному вкусу каждого, и Филиппа всегда подозревала, что для мнимого англиканца Габриеля она когда-либо имела больший смысл. Горстка представителей христианской теологии, католиков и нонконформистов выглядела белыми воронами, жертвами семейного уклада. Ни слова из того, что они исповедовали, не противоречило главной установке школы, основанной на поклонении человеческому разуму. Подобно собратьям из привилегированных частных средних школ Уинчестера, Вестминстера и Сент-Полз девочки воспитывались в духе всеобщего жесткого состязания интеллектов. Филиппа прониклась им еще в младших классах. Все они словно были отмечены особой, невидимой глазу печатью успеха. Этакий благословенный круг избранных, спасенных от проклятия рутины, безденежья, нелогичности, от провала. Университеты, куда они поступят, профессии, которые они изберут, и даже мужчины, за которых они выйдут, — все казалось подчиненным иерархии, хотя и трудно уловимой, не высказанной вслух. Конечно, для девушки их мир не был единственным, где она могла бы найти себе место: в груди Филиппы билось сердце писателя, поэтому ей открывались любые миры. Однако Морис дол го стремился именно к такой обстановке, именно так он воспитывал приемную дочь, и до сих пору нее не возникало трудностей по этому поводу. Даже после временного пребывания среди варваров цивилизация легко распахнет ей свои двери — не как чужачке, но как свободной личности.
Пожалуй, леди Беатрис — та, что раз в неделю преподавала девочкам моральную философию, — не затруднилась бы с ответом на терзания бывшей ученицы — если только новые вопросы и обсуждение того, имеют ли они вообще какой-то смысл, можно считать ответом. Девушке припомнилась тема последнего еженедельного эссе — задание, которое само по себе являлось признаком превосходства, ибо лишь лучшим шести ученицам дозволялось посещать лекции леди Беатрис.
«Действуйте исключительно в согласии с тем законом, который вы в то же время пожелаете возвести в ранг универсального». При обсуждении данной темы ссылаться требовалось на критицизм Гегеля и кантовскую систему нравственной философии.
Ну и какое отношение имели они к ситуации, когда на дешевую квартиру претендуют бывшая заключенная-детоубийца и беременная женщина с ребенком?.. В школьном вестибюле однажды вывесили записку: «Капеллан встречается с девочками в кабинете таком-то по предварительной договоренности или же в пятницу, с половины первого до двух, и в среду, с четырех до половины шестого, для божественных занятий». Ученицы долго хихикали над нечаянным каламбуром этого человека, начисто лишенного юмора. Зато у него наверняка нашелся бы ответ:
