Она уже подумывала о том, чтобы перебраться жить в город. Это разрешалось и было ей по средствам. Покупка квартиры или небольшого дома была бы лучшим вложением денег перед уходом на пенсию. Однако Джулия Пардоу отвергла этот план несколькими равнодушными, уничтожающими замечаниями, брошенными, словно холодные камешки в глубокую заводь ее надежд и планов. У сестры Ролф до сих пор стоял в ушах этот звонкий детский голосок:
— Жить в городе? Зачем тебе это? Мы не сможем так часто видеться.
— Сможем, Джулия. И с гораздо большей уверенностью, что нас никто не увидит, ничем не рискуя и не пускаясь на хитрости. Это будет уютный симпатичный домик. Тебе понравится.
— Но тогда ведь нельзя будет проскользнуть наверх, чтобы увидеться с тобой, когда мне хочется.
Когда ей хочется? Хочется чего? Сестра Ролф безнадежно старалась отогнать от себя вопрос, который никогда не осмеливалась задать.
Она знала характер этой дилеммы. В конце концов, не она одна с ней сталкивалась. В подобных отношениях всегда один любил, а другой позволял любить себя. Только так и можно сформулировать жестокий закон страсти, от каждого по способности, каждому по потребности. Но не была ли она слишком эгоистична или самоуверенна, надеясь, что берущий понимает цену того, что ему дают; что она не тратит понапрасну свою любовь на неразборчивую и вероломную обманщицу, которая наслаждается, когда и с кем хочет?
Она сказала:
— Ты, наверно, смогла бы приходить два-три раза в неделю, а может быть, и чаще. Я буду жить неподалеку.
— Ну, не знаю, как бы это у меня получалось. Не понимаю, зачем тебе нужна работа и хлопоты по дому. Тебе и здесь хорошо.
А сестра Ролф думала: «Но мне здесь не хорошо. Больница уже опротивела. Не только подолгу лежащие больные превращаются в привычный атрибут больницы. Это происходит и со мной. Я недолюбливаю и презираю большинство из тех, с кем мне приходится работать вместе. Даже сама работа перестает увлекать. Ученицы с каждым новым набором все глупее, и знаний у них все меньше. У меня даже нет больше уверенности в значимости того, что я должна делать».
Возле прилавка раздачи раздался грохот. Какая-то уборщица уронила поднос с грязной посудой. Непроизвольно взглянув в ту сторону, сестра Ролф увидела, как только что вошедший сыщик взял поднос и встал в конец очереди. Высокий, он был хорошо заметен среди болтавших между собой медсестер, которые не обращали на него внимания, и она наблюдала, как, стоя в очереди между врачом в белом халате и ученицей-акушеркой, он взял себе булочку с маслом, как ждал, пока девушка с раздачи подаст ему блюдо, которое он выбрал. Она была удивлена, увидев его здесь. Ей не приходило в голову, что он будет есть в больничной столовой или что он будет один. Она следила за ним взглядом, пока он не добрался до кассы, отдал свой талон на обед и оглянулся, ища свободное место. Казалось, он чувствовал себя совершенно непринужденно и не замечал, что попал в чужой мир. Наверное, он везде, в любой обстановке ведет себя уверенно, решила она, поскольку его внутренний мир, стержнем которого является чувство собственного достоинства, надежно защищает его от окружающего, а это — основа счастья. Интересно, каков этот его мир, подумала она и склонилась над тарелкой, удивляясь, что он вызвал в ней такой необычный интерес. Вероятно, большинство женщин найдут его красивым: узкое тонкое лицо, надменное и в то же время выразительное. Наверно, такая внешность входит в число его профессиональных достоинств, и, как всякий мужчина, он умеет извлекать из этого пользу. Нет сомнений: это одна из причин, почему ему поручили это расследование. Если тупица Билл Бейли не справился, пусть за дело берется чародей из Скотленд-Ярда. Учитывая, что здесь полно женщин и основными подозреваемыми являются три пожилые старые девы, неудивительно, что он надеется на успех. Ну что ж, удачи ему.
Но за их столиком не только она заметила его появление. Она скорее почувствовала, чем увидела, как напряглась сестра Гиринг, и в следующее мгновение услышала, как та сказала:
— Ну-ну. Красавчик сыщик! Лучше бы сел с нами, а не то попадет в компанию учениц. Надо было заранее рассказать бедняге о нашей системе.
А теперь, подумала сестра Ролф, она бросит на него свой зазывающий взгляд исподтишка, и он навяжется на нашу шею до конца обеда. Взгляд был брошен, и приглашение не было отвергнуто. Далглиш, неся свой поднос, с беззаботным видом пересек комнату и подошел к их столу.
— А куда вы подевали своего красавца сержанта? — спросила сестра Гиринг. — Я думала, полицейские всегда ходят парами, как монахини.
— Мой красавец сержант остался в кабинете изучать показания, обедая бутербродами с пивом, ну а я вот пользуюсь преимуществами старшинства и решил пообедать с вами. Это место занято?
Сестра Гиринг подвинула свой стул ближе к сестре Брамфетт и улыбнулась ему:
— Теперь занято.
II
Далглиш сел, хорошо понимая, что сестра Гиринг приветствовала его появление, сестра Ролф настроена против, а сестре Брамфетт, которая лишь сухо кивнула ему из вежливости, все равно, присоединится он к ним или нет. Сестра Ролф посмотрела на него без улыбки и сказала, обращаясь к сестре Гиринг:
— Не воображай, что мистер Далглиш сел за наш стол ради твоих beaux yeux.
[11]
Помимо тушеной говядины старший инспектор собирается получить здесь и некоторые сведения.
— Меня бесполезно предупреждать, дорогая, — сказала со смешком сестра Гиринг. — Я бы не смогла ничего скрыть, если бы такой интересный мужчина надумал выудить у меня какие-то сведения. Да я и не способна совершить убийство. Не хватает ума. Впрочем, я даже мысли не допускаю, что у кого-то хватило бы — я имею в виду, на убийство. И, вообще, давайте не будем говорить на эту неприятную тему за обедом. Меня уже подвергли допросу «с пристрастием», не правда ли, инспектор?
Далглиш разложил прибор вокруг тарелки с тушеной говядиной и, отклонившись назад на стуле, чтобы не вставать, положил свой поднос поверх стопки на ближайшем столике для использованных подносов.
— Кажется, народ здесь воспринимает смерть Фаллон довольно спокойно, — сказал он.
Сестра Ролф пожала плечами:
— А вы что, ожидали, что все будут носить траурные повязки, говорить шепотом и отказываться от обеда? Работа продолжается. И в любом случае наберется лишь несколько человек, кто знал ее лично, и еще меньше тех, кто знал Пирс.
— Или тех, кому она явно нравилась, — подхватил Далглиш.
— Не думаю, чтоб она кому-то нравилась. Она была порядочной лицемеркой и излишне религиозной.
— Если это можно назвать религиозностью, — вставила сестра Гиринг. — Я не разделяю такие представления о религии. Конечно, nil nisi
[12]
и все такое, но она была просто резонеркой. Казалось, ее всегда больше заботили недостатки других, чем свои собственные. Поэтому-то девочки и не любили ее. Они уважают настоящие религиозные убеждения. Как и большинство людей, по-моему. Но им не нравилось, когда за ними шпионили.
