Мастерсон первым пришел в себя и представился.
— Помните, — сказал он, — я звонил вам сегодня утром и договорился о встрече?
— Я не могу принять вас сейчас. Я как раз собираюсь уходить. Думала, что это мой партнер по танцам. Вы говорили, что придете раньше.
Противный визгливый голос от досады стал еще визгливее. Похоже было, что она вот-вот захлопнет дверь у него перед носом. Он быстро поставил ногу на порог.
— Простите. Случилась непредвиденная задержка.
Непредвиденная задержка. Так оно и было. Эта бурная, но в конечном итоге весьма приятная интерлюдия на заднем сиденье машины заняла больше времени, чем он рассчитывал. Вдобавок, несмотря на то, что зимой темнеет рано, слишком долго пришлось искать достаточно уединенное место. Не много встречалось по Гилдфордскому шоссе поворотов на такие проселочные дороги, где обочины заросли травой, а по тропинкам почти никто не ходит. Да еще Джулия Пардоу оказалась привередой. Каждый раз, притормаживая в подходящем месте, он выслушивал ее спокойное: «Не здесь». Он увидел ее, когда она собиралась пересечь улицу, направляясь к входу на Хедерингфилдский вокзал. Он затормозил, но вместо того, чтобы показать жестом, что он ее пропускает, перегнулся через сиденье и открыл для нее дверцу машины. Лишь на секунду замявшись, она шагнула к нему, качнув подолом пальто над высокими, до колен, сапожками, и, не сказав ни слова и даже не взглянув на него, скользнула на сиденье рядом с ним.
— Едете в город? — спросил он.
Она кивнула и молча улыбнулась, не сводя глаз с ветрового стекла. Все оказалось очень просто. За всю дорогу она едва ли произнесла десяток слов. Его робкие или более открытые первые шаги, которые, по его понятию, требовались для заигрывания, не встретили отклика. Словно он был просто шофером, с которым она вынуждена была сидеть рядом. В конце концов, закипая от гнева и унижения, он начал сомневаться, уж не ошибся ли он. Однако ему придавала уверенности эта сосредоточенная неподвижность, взгляд пронзительно-синих глаз, который подолгу задерживался на его руках, поглаживающих руль или переключающих скорость. Конечно же, она хотела этого. Хотела так же, как и он. Но вряд ли можно было назвать это развлечением на бегу. Одну вещь, как ни странно, она ему сказала. Она направлялась на свидание с Хилдой Ролф; после раннего ужина они собирались пойти в театр. Что ж, или им придется обойтись без ужина, или пропустить первое действие — в любом случае ей это было совершенно безразлично.
— И как ты собираешься объяснить свое опоздание сестре Ролф? Или теперь решишь вовсе не ехать к ней? — спросил он, хоть и не так уж его это интересовало.
Она пожала плечами.
— Скажу правду. Может, это пойдет ей на пользу. — Заметив, как он тут же нахмурился, она презрительно добавила: — Можете не волноваться! Она не побежит доносить мистеру Далглишу. Хилда не такая.
Мастерсон надеялся, что она права. Этого Далглиш ему не простил бы.
— А что она сделает? — спросил он.
— Если скажу? Бросит работу, наверно; уйдет из больницы. Ей уж порядком здесь надоело. Она не уходит только из-за меня.
Стараясь вырвать из памяти этот высокий безжалостный голос и вернуться в настоящее, Мастерсон заставил себя улыбнуться совершенно другой женщине, стоящей перед ним, и произнес примирительным тоном:
— Дорога, знаете ли… Мне пришлось добираться из Гемпшира. Но я не задержу вас.
Вынув как бы украдкой свое удостоверение и показав его с тем немного заговорщическим видом, который всегда сопутствовал этому жесту, он проскользнул в квартиру. Она не пыталась остановить его. Но взгляд ее был рассеян, а мысли явно где-то витали. Только она закрыла дверь, как зазвонил телефон. Оставив Мастерсона в прихожей, она чуть не бегом бросилась в комнату налево. Ему было слышно, как она громко запротестовала. В голосе слышался упрек, потом мольба. Потом наступила тишина. Он тихонько прошел вперед, напрягая слух. Ему показалось, что он расслышал позвякивание наборного диска. Потом она заговорила снова. Слов он не разобрал. Этот разговор занял несколько секунд. Снова позвякивание. И вновь причитания. Так она звонила четыре раза, потом вышла в прихожую.
— Что-нибудь случилось? — спросил он. — Не могу ли я помочь?
Она прищурилась и внимательно посмотрела на него, словно хозяйка, оценивающая качество куска говядины. Ее ответ был неожиданным.
— Вы умеете танцевать? — властным тоном спросила она.
— Был чемпионом лондонской полиции три года подряд, — соврал он. Полиция, разумеется, не устраивала никаких соревнований по танцам, но он подумал, что ей это вряд ли известно, и к тому же эта ложь, как часто бывало, сама сорвалась с языка — легко и непринужденно.
И вновь напряженный, оценивающий взгляд.
— Вам понадобится смокинг. У меня еще сохранились вещи Мартина. Я собираюсь их продать, но скупщик еще не приходил. Обещал прийти сегодня после обеда, но не пришел. Ни на кого теперь нельзя положиться. Вы на вид примерно той же комплекции. До болезни он был довольно полным.
Мастерсон удержался от того, чтобы рассмеяться, и серьезным тоном сказал:
— Я бы рад помочь, если у вас какие-то затруднения. Но я полицейский. И пришел сюда, чтобы получить нужные сведения, а не танцевать всю ночь.
— Не надо всю ночь. Бал заканчивается в одиннадцать тридцать. Это конкурс бальных танцев, который проводится в бальном зале Атенеум недалеко от Странда. Мы могли бы поговорить там.
— Проще было бы поговорить здесь.
На ее сердитом лице застыло упрямое выражение.
— Я не буду разговаривать здесь.
Она говорила с капризной настойчивостью хнычущего ребенка. Но вдруг она твердым голосом объявила ультиматум:
— Или бал, или никаких сведений.
Они молча смотрели друг на друга. Мастерсон размышлял. Сама идея, конечно, была нелепой, но он ничего от нее сегодня не добьется, если не согласится. Далглиш послал его в Лондон за сведениями, и самолюбие не позволяло ему вернуться в Дом Найтингейла без них. А что скажет его самолюбие, если он проведет остаток вечера в качестве кавалера этой размалеванной старой карги? Танцы сами по себе трудности не представляли. Этому умению, не самому важному в числе прочих, его научила Сильвия. Это была беспутная блондинка на десять лет старше его, жена скучного управляющего банком, которому сам Бог велел наставить рога. Сильвия была помешана на бальных танцах, и они вместе продвигались вперед от конкурса к конкурсу (бронзовая, серебряная и, наконец, золотая медаль), пока муж не начал действовать чересчур угрожающе; тогда Сильвия стала намекать на развод, а Мастерсон благоразумно решил, что их отношения исчерпали свою полезность, не говоря уж о его способности к дальнейшим бальным экзерсисам, и что честолюбивому человеку, ищущему предлог, чтобы какое-то время вести относительно правильный образ жизни, служба в полиции давала возможность сделать неплохую карьеру. С тех пор его отношение к женщинам и танцам изменилось, да и времени для того и другого стало меньше. Однако Сильвия сыграла свою полезную роль. Как говорили в Школе криминалистики, в полицейской службе всякое умение пригодится.
