Он придал своему голосу необходимую ноту негодования и уверенности в своей правоте. Она посмотрела на него — первый раз с тех пор, как они сели за столик.
— Кое-какая информация, возможно, есть. Я не говорила, что ее нет. А как насчет выпивки?
— Какой еще выпивки? — Он вдруг растерялся.
— Кто платит за выпивку?
— Ну… как правило, это делается за казенный счет. Но если надо угостить друзей, как, например, сегодня, разумеется, я плачу сам.
Врал он легко. Как он считал, этот дар больше всего помогал ему в работе.
Она кивнула, словно удовлетворившись ответом. Но ничего не сказала. Он раздумывал, не сделать ли еще одну попытку, как вдруг оркестр загремел ча-ча-ча. Не говоря ни слова, она поднялась и повернулась к нему. Они снова вышли на площадку.
За ча-ча-ча последовала мамба, за мамбой вальс, за вальсом — медленный фокстрот. А он ничего до сих пор не узнал. Но тут программа вечера изменилась. Свет вдруг сделался приглушенным, а перед микрофоном появился прилизанный человек, сверкающий с головы до ног, будто он весь выкупался в бриллиантине, и отрегулировал микрофон по своему росту. Следом за ним вышла томная блондинка с замысловатой прической, лет пять уж как вышедшей из моды. На них заиграл луч прожектора. В правой руке блондинка держала шифоновый шарф, и, небрежно помахивая им, взглядом собственницы оглядела пустеющую площадку. Зал замер в ожидании. Мужчина заглянул в свою программку.
— А теперь, дамы и господа, наступил момент, которого мы все ждали. Показательные танцы. Наши победители этого года доставят нам удовольствие, продемонстрировав танцы, в которых они завоевали свои награды. Мы начинаем с обладательницы серебряной медали миссис Деттинджер, которая танцует… — он опять заглянул в программку, — танцует танго.
Своей пухлой рукой он сделал широкий приглашающий жест в сторону площадки. Оркестр взревел нестройным тушем. Миссис Деттинджер поднялась, потянув за собой Мастерсона. Ее лапка как клещами обхватила его запястье. Луч прожектора, качнувшись, остановился на них. Послышался всплеск аплодисментов. Прилизанный продолжал:
— Миссис Деттинджер танцует в паре с… можно ли узнать имя вашего нового партнера, миссис Деттинджер?
— Мистер Эдуард Хит,
[23]
— громко произнес Мастерсон.
Прилизанный замялся, но потом решил принять это за чистую монету. Изображая бурный восторг, он объявил:
— Миссис Деттинджер, наша серебряная медалистка, танцует танго с мистером Эдуардом Хитом.
Оркестр ударил в тарелки, вновь раздались жидкие хлопки. Мастерсон вел свою партнершу к площадке с подчеркнутой учтивостью. Он сознавал, что слегка пьян, и был рад этому. Уж он повеселится от души.
Он обхватил её чуть ниже талии и придал своему лицу выражение блудливого вожделения. И тут же за соседним столиком захихикали. Она нахмурилась, а он завороженно следил, как безобразная волна краски покрывает ее лицо и шею. Он с удовольствием обнаружил, что она страшно нервничает, что вся эта жалкая шарада значит для нее очень много. Ради этого мгновения она так тщательно одевалась, подкрашивала свою потрепанную физиономию. Бал медалистов школы Делару. Показательное танго. И вдруг ее подводит партнер. Наверно, струсил, бедняга. Но судьба подарила ей взамен другого — представительного и умелого партнера. Свершилось чудо. И ради этого мгновения его заманили в Атенеум, заставили танцевать в течение нескольких утомительных часов. Он все понял, это воодушевило его. Теперь-то уж, ей-Богу, она у него в руках. Для нее наступает звездный час. А уж он позаботится, чтоб она не скоро позабыла его.
Зазвучали первые медленные такты. Мастерсон с раздражением заметил, что мелодия для этого танца ничем не отличалась от той, которую оркестр играл на протяжении почти всего вечера. Он что-то замурлыкал ей на ухо. Она прошептала:
— Мы, кажется, танцуем танго Делару.
— Мы танцуем танго Чарлза Мастерсона, дорогуша.
Крепко обнимая партнершу, он с воинственным видом провел ее через всю площадку, пародируя танцевальные па, потом со всего маху сделал крутой наклон, так что у нее захрустели кости, а лакированная прическа чуть не коснулась пола, и, держа ее в этой позе, одарил удивленно-радостной улыбкой компанию за ближайшим столиком. На этот раз хихикали громче и дольше. Когда он резким движением поднял ее, она, о ожидании следующего такта, прошипела:
— Что вам нужно?
— Он ведь узнал кого-то, не так ли? Ваш сын. Когда лежал в больнице Джона Карпендара. Он увидел кого-то, кого знал раньше?
— Вы будете вести себя прилично и танцевать как следует?
— Может быть.
Они снова перешли на нормальные движения танго. Он почувствовал, что она вздохнула немного свободнее, но не отпустил своей хватки.
— Это была одна из старших сестер. Он видел ее раньше.
— Которая из них?
— Не знаю, он не сказал мне.
— А что он сказал вам?
— После танца.
— Говорите сейчас, если не хотите оказаться на полу. Где он ее видел раньше?
— В Германии. На скамье подсудимых. Это был суд над военными преступниками. Ее оправдали, хотя все знали, что она виновата.
— А где именно в Германии?
Он проговаривал слова, не переставая растягивать губы в бессмысленной улыбке профессионального танцора.
— Фельзенхайм. Это место называлось Фельзенхайм.
— Еще раз повторите название!
— Фельзенхайм.
Название ему ничего не говорило, но он знал, что запомнит его. Если повезет, подробности он узнает позже, но основные факты нужно вырвать из нее сейчас, пока она еще в его власти. Конечно, факты могут оказаться ложными. Все может оказаться ложным. А если и не ложным, то не имеющим отношения к делу. Но это была та информация, за которой его послали. Он почувствовал прилив уверенности и хорошего настроения. Даже начал входить во вкус. Он решил, что пора показать что-нибудь эффектное, и повел ее сложным классическим шагом, начав с «прогрессивного звена» и закончив «закрытым променадом», благодаря чему они пересекли по диагонали весь зал. Это они проделали безупречно, и зал аплодировал громко и долго.
— Как ее звали? — спросил он.
— Ирмгард Гробел. Конечно, тогда она была еще молоденькой девушкой. Мартин говорил, что только поэтому ее и оправдали. Он-то не сомневался, что она виновна.
— Вы уверены, что он не сказал вам, кого из сестер он узнал?
— Нет. Он был очень плох. Он рассказывал мне о суде, когда вернулся домой из Европы, так что я уже знала эту историю. В больнице он почти все время был без сознания. А когда приходил в себя, то в основном бредил.
