Далглиш не знал. Его одинокое, тоскливое детство было лишено таких первобытных восторгов. Но характер Мастерсона приоткрывался ему с любопытной и неожиданно трогательной стороны. Начальник отряда бойскаутов!
А почему бы нет? Иное происхождение, иной поворот судьбы — и он вполне мог бы стать вожаком уличной банды, направив свои природные амбиции и жестокость в менее конформистское русло.
Мастерсон остановил машину под деревьями на безопасном расстоянии, и они направились к месту пожара. Словно сговорившись, они остановились в тени деревьев и стали молча наблюдать за происходящим. Видимо, никто их не заметил, никто не подошел. Пожарные старались как могли. У них был только один брандспойт, шланг они тянули из Дома Найтингейла. Пожар уже не распространялся дальше, но все еще представлял собой эффектное зрелище. Сарай сгорел полностью: лишь кольцо черной земли указывало, где он был раньше, а вокруг почерневшими виселицами стояли искореженные, скрученные деревья, словно мучаясь в предсмертной агонии. Несколько крайних молодых деревцев еще были охвачены сильным пламенем, они шипели и трещали под струей из пожарного шланга. Отдельный язычок пламени, корчась и извиваясь на сильном ветру, перескакивал с кроны на крону, словно ослепительно сверкающая свечка, но вот меткая струя из шланга сбила и его. Пока они наблюдали, высокая ель вдруг вспыхнула и взвилась снопом золотых игл. Раздался легкий вздох восторга и ужаса, и Далглиш увидел, как группка учениц в черных плащах, стоявшая в отдалении, незаметно придвинулась ближе к освещенной пожаром площадке. Огонь на мгновение осветил их лица, и Далглишу показалось, что он узнал Маделин Гудейл и Джулию Пардоу. Потом увидел, как к ним направилась главная сестра: ее высокую фигуру ни с кем не спутаешь. Она сказала несколько слов, и небольшая группка повернулась и медленно растаяла в тени деревьев. В этот момент ее взгляд упал на Далглиша. С минуту она стояла совершенно неподвижно. Закутанная в длинный черный плащ с откинутым капюшоном, она стояла возле одинокого молодого деревца подобно приговоренной к сожжению: отблески огня озаряли ее бледное лицо и плясали за спиной. Но вот она медленно подошла к нему. Он увидел, что она бледна как смерть.
— Вы были правы, — сказала она. — Ее не оказалось в комнате. Она оставила письмо.
Далглиш не ответил. Его мозг работал так четко, что казалось, будто он действует независимо от его воли, не столько перебирая все улики преступления, сколько как бы охватывая взором это преступление с большой высоты: под ним простирался открытый ландшафт, где все было понятно, знакомо и однозначно. Теперь он знал все. Не только как были убиты девушки, не только когда и почему, не только кем. Он знал истинную суть всего преступления, потому что это было одно преступление. Может быть, он никогда не сможет доказать это, но он знает.
Спустя полчаса пожар был потушен. Сматываемый шланг с глухим стуком полз по почерневшей земле, взметая вверх струйки едкого дыма. Незаметно скрылись последние зеваки, и какофония огня и ветра сменилась приглушенным шипением, прерываемым лишь приказаниями начальника пожарной бригады и неразборчивыми голосами его подчиненных. Даже ветер немного стих и, пройдя над шедшим от земли паром, легким теплом обдавал лицо Далглиша. В воздухе висел запах обуглившегося дерева. Фары пожарной машины освещали дымящийся круг, где когда-то стояла хибарка. Далглиш подошел к нему в сопровождении Мастерсона и Мэри Тейлор. Жар неприятно покусывал ступни сквозь подошвы ботинок. Смотреть было почти не на что: искореженный кусок металла, когда-то бывший, наверное, частью плитки; обуглившийся металлический чайник, только ткни — и рассыплется в прах. И было нечто еще, очертания — не больше, что даже при крайней степени осквернения смертью все еще было устрашающе человеческим. Они стояли, молча глядя на это нечто. Понадобилось несколько минут, чтобы идентифицировать немногие останки: тазовый пояс, оскорбительно маленький, лишенный своей живой оболочки из мышц и плоти; перевернутый череп, безобидный как чаша; пятно на месте вытекшего мозга.
— Поставьте ограждение вокруг этого места, — сказал Далглиш, — и проследите, чтоб оно охранялось, потом позвоните сэру Майлзу Хониману.
— Ему будет чертовски трудно что-либо идентифицировать здесь, сэр, — сказал Мастерсон.
— Да, — ответил Далглиш, — если бы мы не знали уже, кто это был.
III
Не говоря ни слова, будто по молчаливому согласию, они прошли через притихший дом в квартиру главной сестры. Никто не последовал за ними. Когда они вошли в гостиную, часы в виде кареты на каминной доске пробили половину седьмого. Еще не начало светать и, по контрасту с парком, где воздух прогрелся от пожара, в комнате было страшно холодно. Шторы были отдернуты, а окно оставлено открытым. Главная сестра быстро подошла, чтобы закрыть окно, стремительным движением, будто защищаясь от чего-то, задернула шторы и, повернувшись к Далглишу, со спокойным сочувствием посмотрела на него.
— Похоже, вы ужасно устали и замерзли. Садитесь поближе к огню.
Он подошел и прислонился к камину, боясь, что если сядет, то уже не сможет подняться. Но каминная доска казалась шаткой, мрамор — скользким как лед. Он опустился в кресло и смотрел, как она, встав на колени на коврик перед очагом, подложила сухого хворосту на еще теплую после вчерашней топки золу. Хворост вспыхнул живым пламенем. Она добавила несколько кусков угля, затем, не вставая с колен, достала из кармана плаща письмо и протянула ему.
Незапечатанный голубой конверт, на котором круглым детским, но твердым почерком было написано:
«Любому заинтересованному лицу».
Он вынул письмо. Дешевая голубая бумага, самая простая, нелинованная, но строчки письма были такие ровные, что, по-видимому, покойница использовала линованный трафарет.
«Я убила Хедер Пирс и Джозефин Фаллон. Они узнали кое-что о моем прошлом, что их не касалось, и угрожали мне шантажом. Когда сестра Гиринг позвонила мне и сообщила, что Фаллон заболела и ее госпитализировали, я знала, что Пирс будет играть роль пациента вместо нее. В тот день рано утром я взяла бутыль с дезинфицирующим средством и наполнила им пустую молочную бутылку из сестринской подсобки. Аккуратно запечатала бутылку крышкой и положила ее в свою гобеленовую сумку, с которой пошла на завтрак. Все, что мне надо было сделать, — это незаметно зайти в демонстрационную после завтрака и заменить на тележке бутылку молока на бутылку с ядом. Если бы в демонстрационной кто-то был, я бы нашла предлог и постаралась бы сделать все другим способом и в другое время. Но в комнате никого не было. Я отнесла молоко наверх, в сестринскую подсобку, а пустую бутылку из-под дезинфицирующего средства выбросила из окна ванной.
Я находилась в оранжерее, когда сестра Гиринг показывала банку с никотиновым опрыскивателем для роз, и вспомнила о ней, когда надо было убить Фаллон. Я знала, где хранится ключ от оранжереи, и надевала хирургические перчатки, чтобы не оставить отпечатки пальцев. Влить яд в стаканчик с виски, пока Фаллон была в ванной, а питье остывало на ее тумбочке, было легче легкого. Ведь порядок ее действий перед сном никогда не менялся. Я собиралась подержать банку у себя, а потом поставить ее к ней на тумбочку, чтобы создалось впечатление, что она совершила самоубийство. Я понимала, что при этом важно оставить отпечатки ее пальцев на банке, но это не представляло бы труда. Мне пришлось изменить план, потому что около двенадцати позвонил мистер Кортни-Бриггз и вызвал меня в отделение. Я не могла нести банку с собой, потому что в отделении было бы невозможно все время держать сумку при себе, а оставлять ее в комнате мне показалось небезопасным. Тогда я спрятала ее в ведре с песком напротив комнаты Фаллон с намерением извлечь ее оттуда и поставить на тумбочку, когда вернусь в Дом Найтингейла. Но этот план также провалился. Когда я поднялась по лестнице, двойняшки Берт вышли из своих комнат. Сквозь замочную скважину было видно, что в комнате Фаллон горит свет, и двойняшки сказали, что они отнесут ей чашку какао. Я думала, что тело будет обнаружено ночью. Мне ничего не оставалось, как подняться к себе в комнату и лечь спать. Я лежала в постели, ожидая в любую минуту услышать, как поднимется шум. Меня терзали сомнения: то ли двойняшки передумали насчет какао, то ли Фаллон заснула, не выпив свое виски с лимоном. Но спуститься вниз и проверить я не решилась. Если бы я смогла оставить банку с никотином возле постели Фаллон, никто бы и не подозревал, что ее убили, а я совершила бы два идеальных преступления.
