— Около девяти утра. Старик долго упрашивал персонал больницы Святого Луки позвонить нам и сообщить о случившемся. Так они и сделали. Я передал это мисс Болем и старшей сестре.
— Может, еще кому-нибудь?
— По-моему, я упомянул об этом в разговоре с Калли, когда он вернулся на вахту. У него почти весь день болел желудок.
— Мне об этом рассказали. Чем он болен?
— Калли? Мисс Болем заставила его лечь в больницу на обследование, но у него ничего не обнаружили. У него начинает болеть желудок, когда его кто-то расстраивает. Врачи в клинике говорят, что эти боли носят психосоматический характер.
— Что расстроило его сегодня утром?
— Это моя вина. Сегодня утром он появился здесь раньше меня и начал разбирать почту. Это моя работа. Я сказал ему, чтобы он занялся своими делами.
Дэлглиш терпеливо расспросил Нейгла обо всех событиях вечера. Его рассказ соответствовал рассказу мисс Придди, и, как и она, он не смог вспомнить, была ли дверь архива приоткрыта, когда он вернулся на полуподвальный этаж после отправки писем. Нейгл подтвердил, что проходил мимо двери, когда пошел спросить сестру Болем, было ли рассортировано белье. Обычно дверь в архив была закрыта, так как туда редко кто-либо заглядывал, и он подумал, что заметил бы, если бы она была открыта. Невозможность прояснить такой важный момент разочаровывала и раздражала Дэлглиша, но Нейгл стоял на своем. Он не заметил. Он не мог сказать наверняка. Он не заметил также, висел ли ключ от архива на доске в комнате дежурных. Это было легче понять. На доске двадцать два крючка, и большинством ключей постоянно пользовались, так что их не было на своих местах. Дэлглиш спросил:
— Вы осознаете, что тело мисс Болем, вероятнее всего, находилось в архиве, когда вы и мисс Придди вместе кормили кота? Вы осознаете, насколько важно вспомнить, была дверь открыта или заперта?
— Она была приоткрыта, когда Дженни Придди спустилась вниз позже. Она так говорит, а она никогда не лжет. Если дверь была закрыта, когда я вернулся после отправки почты, значит, скорее всего кто-то открыл ее в промежуток между шестью двадцатью пятью и семью часами. Я не понимаю, что здесь такого странного. Для меня было бы лучше, если бы я помнил, в каком состоянии находилась дверь, ноя не помню. Я повесил пальто в шкафчик и сразу пошел спросить сестру Болем о чистом белье, а потом вернулся в комнату отдыха. С Дженни мы встретились внизу лестницы.
В его голосе не слышалось гнева, он звучал почти невозмутимо. Словно Нейгл хотел сказать: «Вот как все произошло. Нравится вам это или нет, но все произошло именно так». Он был слишком умен, чтобы не замечать нависшей над ним опасности. Возможно, он также был достаточно умен, чтобы понять: опасность будет минимальной для невиновного человека, который держит себя в руках и говорит правду.
Дэлглиш попросил его немедленно сообщить в полицию, если он вспомнит что-то еще, и отпустил.
Потом вызвали старшую сестру Эмброуз. Она медленно прошествовала в кабинет, закованная в броню из белого льна, воинственная, как линейный корабль. Нагрудник ее фартука, накрахмаленный, жесткий, как фанера, изгибался по линии груди внушительных размеров, на которой, подобно военным орденам, сияли нашивки медсестры. Ее седые волосы с обеих сторон выбивались из-под глубоко надвинутой на лоб шапочки, которая венчала бескомпромиссно уродливое лицо. На ее щеках играл яркий румянец; Дэлглиш подумал, что ей с трудом удается скрывать негодование и недоверие к нему. Он старался быть мягким, но она отвечала на его вопросы, демонстрируя сильнейшее неодобрение.
Она коротко подтвердила, что в последний раз видела мисс Болем, когда та шла по коридору к лестнице, ведущей на полуподвальный этаж, примерно в двадцать минут седьмого. Они не разговаривали, и заведующая административно-хозяйственной частью выглядела как обычно. Старшая сестра Эмброуз вернулась в кабинет ЭШТ, прежде чем мисс Болем скрылась из виду, и находилась там с доктором Ингрэм до тех пор, пока не нашли тело. На вопрос Дэлглиша, был ли доктор Бейгли рядом с ними все это время, старшая сестра Эмброуз предложила ему спросить об этом самого доктора. Дэлглиш спокойно заметил, что именно это он и собирался сделать. Он знал, что старшая сестра могла бы дать ему массу полезных сведений о клинике, если бы захотела, но, если не считать нескольких вопросов о ее личных отношениях с мисс Болем, из ответов на которые он ничего для себя не вынес, он не стал давить на нее. Дэлглиш подумал, что она, вероятно, потрясена смертью мисс Болем и просчитанной до мелочей жестокостью убийства больше, чем все, кого он уже опросил.
Как иногда бывает с молчаливыми и лишенными воображения людьми, перенесенное потрясение способствовало приступу дурного настроения. Старшая сестра была очень сердита: на Дэлглиша — за то, что по долгу службы он имел право задавать дерзкие и нескромные вопросы, на себя — за то, что не могла скрыть своих чувств, и даже на жертву, которая вовлекла весь персонал клиники в это дикое разбирательство. Дэлглиш уже сталкивался с подобным поведением и знал, что нет смысла пытаться принудить такого свидетеля к сотрудничеству. Возможно, позже ему и удастся вызвать сестру Эмброуз на более доверительный разговор; сейчас же он бы только потерял время, стараясь выудить у нее больше сведений, чем она готова была дать. По крайней мере один раскрытый ею факт имел решающее значение: мисс Болем была еще жива и двигалась по направлению к лестнице в полуподвал примерно в двадцать минут седьмого. В семь часов ее нашли мертвой.
Эти роковые сорок минут были крайне важны, и если кто-нибудь из сотрудников клиники мог предоставить алиби на этот отрезок времени, то их можно было бы исключить из списка подозреваемых. На первый взгляд дело казалось не особенно трудным. Дэлглиш не верил, что посторонний человек каким-то образом проник в клинику и затаился там в ожидании мисс Болем. Убийца, очевидно, до сих пор находится в здании.
Теперь задача состояла в тщательном допросе, методичной проверке алиби всех и каждого и поисках мотива. Дэлглиш решил поговорить с человеком, который, казалось, обладал нерушимым алиби и должен был сформулировать объективное стороннее мнение о клинике и ее многочисленных обитателях. Адам поблагодарил старшую сестру Эмброуз за помощь (ее глаза сверкнули за стеклами очков в стальной оправе, так что он понял: его ирония не осталась незамеченной) и попросил констебля у двери пригласить в кабинет мистера Лодера.
Глава 2
Дэлглишу впервые представилась возможность рассмотреть секретаря комитета вблизи. Он увидел плотно сбитого, круглощекого мужчину с кротким взглядом из-под тяжелых квадратных очков, который в своем ладно скроенном твидовом костюме был больше похож на деревенского доктора или адвоката из маленького городка, чем на бюрократа. Он был полностью расслаблен и держался как человек, уверенный в своей власти, который не желал, чтобы его торопили, и всегда оставлял что-нибудь интересное про запас. А у него, подумал Дэлглиш, ум куда более тонкий, чем может показаться, если судить исключительно по внешнему виду.
Лодер сел напротив Дэлглиша, подвинул стул вперед, чтобы ему было удобнее, и, не извинившись и не спросив разрешения, достал трубку из одного кармана и начал искать кисет в другом. Кивнув в сторону сержанта Мартина, державшего раскрытый блокнот, он заговорил медленно и с легким североанглийским акцентом:
