И в самом деле вряд ли, подумала старшая сестра Эмброуз. Ее воображение живо нарисовало малоприятную картину. Сэр такой-то или сякой-то будет выступать в качестве обвинителя; высокий, с крючковатым носом, он будет устрашать ее своим жутким взглядом, заложив большие пальцы за пояс мантии.
«А теперь, старшая сестра Эмброуз, может быть, расскажете его чести и господам присяжным, что вы делали, когда подслушивали беседу между обвиняемой и ее кузиной?»
Смешки в зале. Судья, внушающий страх ужасным красно-белым париком, свешивается вниз со своего места: «Если еще хоть раз раздастся этот смех, я прикажу освободить помещение».
Тишина. Сэр такой-то вновь правит бал: «Так что же, старшая сестра Эмброуз…»
Нет, она точно не жаждала такой славы.
— Думаю, ты права, Беа, — сказала она. — В конце концов, следователь ведь не спрашивал меня, не доводилось ли мне когда-либо подслушать, как они ссорятся.
— Конечно, не спрашивал и, если повезет, никогда не спросит.
Мисс Шарп почувствовала, что пора сменить тему разговора.
— Как это воспринял доктор Штайнер? — спросила она. — Ты всегда говорила, что он стремился добиться перевода мисс Болем в другое подразделение.
— Это еще одно весьма странное обстоятельство! Доктор Штайнер был ужасно огорчен. Я уже говорила тебе, что он был с нами, когда мы обнаружили тело? Представляешь, он едва мог себя контролировать! Доктор повернулся к нам спиной, и я заметила, что у него дрожат плечи. Он плакал, как мне кажется. Я никогда не видела его настолько расстроенным. Ну разве люди не странные, Беа?!
Это прозвучало как яростный вопль удивления и протеста. Люди действительно странные! Тебе кажется, ты их знаешь. Ты работаешь с ними, иногда долгие годы. Ты проводишь с ними больше времени, чем с семьей или близкими друзьями. Ты знаешь каждую морщинку на их лицах. И все это время они остаются далекими и загадочными. Загадочными, как доктор Штайнер, рыдавший над бездыханным телом женщины, которую никогда не любил. Загадочными, как доктор Бейгли, который долгие годы встречался с Фредерикой Саксон, пока об этом не узнала мисс Болем и не рассказала его жене. Загадочными, как мисс Болем, которая унесла бог знает какие тайны с собой в могилу. Мисс Болем, обычная, скучная серая мышка Энид Болем, которая вызвала у кого-то такую лютую ненависть, что умерла от удара стамеской в сердце. Загадочными, как тот неизвестный сотрудник клиники, который придет на работу в понедельник утром, и будет одет как обычно, и выглядеть будет как обычно, говорить и улыбаться как обычно, оставаясь при этом жестоким убийцей.
— Улыбчивый подлец, подлец проклятый!
[19]
— вдруг произнесла старшая сестра Эмброуз. Ей казалось, это цитата из какой-то пьесы. Вероятно, пера Шекспира, как и большинство цитат. Но заключенное в этих нескольких словах негодование соответствовало ее настроению.
— Что тебе нужно, так это поесть, — уверенно заявила мисс Шарп. — Что-нибудь легкое и питательное. Может, оставим кастрюлю в покое до завтрашнего вечера, а пока просто перекусим вареными яйцами?
* * *
Она ждала его у входа в Сент-Джеймсский парк, как они договорились. Когда пересекал Молл и увидел у памятника хрупкую фигурку с печально опущенной головой, Нейгл испытал к ней почти жалость. Сегодня была чертовски промозглая ночь, чтобы просто так здесь стоять. Но первые же ее слова убили всякое желание ее жалеть.
— Надо было встретиться в другом месте. Хотя тебе, конечно, удобно и здесь. Ты же идешь домой. — Ее голос звучал, как голос сварливой, заброшенной мужем жены.
— Тогда вернись в квартиру. — Он мягко поддразнил ее. — Мы можем сесть на автобус.
— Нет. Только не туда. Не сегодня.
Он улыбнулся в темноте, и они вместе ступили в черный сумрак деревьев. Они держались на некотором расстоянии друг от друга, и она не делала попыток приблизиться к нему. Он посмотрел на нее и увидел, что ее лицо стало спокойным и почти безмятежным, на нем не было заметно и следа слез. Она казалась безумно усталой. Внезапно она сказала:
— Этот следователь очень симпатичный. Думаешь, он нас подозревает?
Что ж, вот она, просьба о поддержке, какая-то детская необходимость почувствовать себя защищенной. И все же ее голос звучал так, словно ей все безразлично. Он резко бросил:
— Скажи на милость, а с какой стати он должен нас подозревать? Меня вообще не было в клинике, когда она умерла. Ты знаешь это так же хорошо, как и я.
— Но со мной-то все не так. Я там была.
— С тебя быстро снимут подозрения. Доктора об этом позаботятся. Такое бывало и раньше. Ничего плохого не случится, если ты будешь сохранять спокойствие и слушать во всем меня. А я хочу, чтобы ты сделала следующее.
Она внимала ему смиренно, как дитя, но, глядя на ее усталое невыразительное лицо, он чувствовал себя так, словно находится в обществе совершенно постороннего человека. Он непроизвольно задал себе вопрос, а смогут ли они когда-нибудь освободиться друг от друга? И вдруг почувствовал, что жертвой была отнюдь не она.
Когда они подошли к озеру, она остановилась и устремила взгляд на воду. Из темноты донеслись приглушенные крики и шлепанье утиных крыльев. Он ощутил запах ночного бриза, соленого, словно морской ветер, и задрожал. Повернувшись, чтобы рассмотреть ее лицо, отмеченное печатью усталости, он представил совсем иную картину: белая шапочка медсестры, возвышающаяся над широким лбом, собранные в пучок желтые волосы, огромные серые глаза, не выдающие никаких чувств. Пробуя найти решение, он погрузился в раздумье над новой идеей. Естественно, это может ничем не закончиться. Это запросто может ничем не закончиться. Но вскоре дело будет сделано, и он сможет избавиться от Дженни. Через месяц он уже будет в Париже, но ведь до Парижа лететь всего час, так что он часто будет сюда приезжать. А ради избавления от Дженни, которая больше не будет стоять у него на пути, и возможности начать новую жизнь, несомненно, стоит попытаться. В жизни может выпасть и худший жребий, чем жениться на наследнице состояния в тридцать тысяч фунтов.
* * *
Сестра Болем открыла дверь одного из однотипных домов по адресу: Реттингер-стрит, 17, почтовый округ СЗ-1, и ощутила уже знакомое ей зловоние первого этажа, в котором смешался запах масла для жарки, мебельной полироли и затхлой мочи. Коляска для близнецов стояла у двери с испачканным матрасиком, переброшенным через ручку. Запах еды был не таким сильным, как обычно. Сегодня она пришла очень поздно, и жильцы первого этажа, вероятно, давно закончили ужинать. Плач младенца, заглушаемый шумом телевизора, едва доносился до нее. И еще она услышала звуки государственного гимна — служба Би-би-си завершала рабочий день.
Она поднялась на второй этаж. Здесь еще слабее пахло пищей и доминировал запах средства для дезинфекции. Сосед со второго этажа был так же одержим чистотой, как сосед из подвала — пьянством. Как и всегда, на подоконнике у окна на лестничной площадке была записка. Сегодня в ней было написано: «Не оставляйте здесь свои грязные бутылки из-под молока. Этот подоконник является частной собственностью. Это относится к вам». Из-за покрытой коричневым лаком двери даже в столь поздний час был слышен рев пылесоса, включенного на полную мощность.
