Он намеренно ответил в столь резком тоне. Ярко-голубые глаза Этриджа все еще смотрели на него в упор, вызывая на откровенность, он не хотел поддаваться, но искушение было слишком велико. Главный врач продолжил:
— Я встречал только трех убийц. Тела двоих уже давно засыпали негашеной известью.
[24]
Один вряд ли понимал, что делает, а другой просто не мог остановиться.
Дэлглиш заметил:
— Не понимаю, как это относится к тому, что я пытаюсь сделать сейчас, — поймать этого убийцу, прежде чем он — или она — снова решится на преступление.
Больше главный врач не сказал ни слова. Они вместе нашли одиннадцать архивов, соответствовавших выбранным карточкам, и принесли их в кабинет доктора Этриджа. Если Дэлглиш и ожидал, что главный врач может помешать ему на следующем этапе расследования, то он оказался приятно удивлен. Намек на то, что убийца может не остановиться на одной жертве, попал в точку. Когда Дэлглиш объяснил, что ему нужно, доктор Этридж не высказал никаких возражений. Суперинтендант сказал:
— Я не спрашиваю имен этих пациентов. Мне не интересно, какие у них были проблемы. Единственное, чего я хочу, — это чтобы вы связались по телефону с каждым и тактично поинтересовались, не звонил ли он недавно в клинику, возможно, в пятницу утром. Вы можете объяснить свой вопрос тем, что кто-то сделал звонок, который чрезвычайно важно отследить. Если один из пациентов действительно звонил, мне нужно будет узнать его имя и адрес, но не диагноз. Только имя и адрес.
— Я должен буду получить согласие пациента, прежде чем дам такую информацию.
— Если должны, — ответил Дэлглиш, — то делайте, как вам угодно. Единственное, о чем я прошу, — это о получении этой информации.
Условие, поставленное главным врачом, было простой формальностью, и они оба это знали. Одиннадцать историй болезни лежали на столе, и Этридж не смог бы помешать Дэлглишу, кроме как применив силу, увидеть адреса пациентов, если бы он того захотел. Главный врач взял трубку и попросил вывести его на внешнюю линию. Телефонные номера пациентов были зафиксированы в историях болезни, и после двух первых попыток число предполагаемых жертв шантажа сократилось с одиннадцати до девяти. В обоих случаях пациенты сменили адреса после прохождения лечения. Доктор Этридж извинился за беспокойство перед новыми владельцами указанных телефонных номеров и набрал третий. Трубку подняли, и главный врач попросил позвать к телефону мистера Колдекоута. На другом конце провода раздалось продолжительное потрескивание, а потом доктор Этридж ответил соответствующим тоном:
— Нет, он не слышал. Как печально, правда? Нет, ничего важного… Просто старый знакомый, собирался в Уилтшир и надеялся снова встретиться с мистером Колдекоутом. Нет, я не буду разговаривать с миссис Колдекоут — не хочу ее расстраивать.
— Скончался? — спросил Дэлглиш, когда главный врач положил трубку.
— Да. Три года назад, судя по всему. От рака, бедняга. Я должен внести соответствующую запись в историю болезни.
Дэлглиш подождал, пока он это сделает.
По следующему номеру было трудно дозвониться, и пришлось долго общаться с дежурным на коммутаторе. Когда наконец звонок прошел, никто не ответил.
— Похоже, у нас ничего не получается, суперинтендант. Эта ваша версия казалась весьма разумной, но она скорее наивна, чем достоверна.
— Осталось еще семь пациентов, — тихо сказал Дэлглиш.
Главный врач пробормотал что-то о некоем докторе Толмадже, который должен к нему прийти, но все же обратился к следующей истории болезни и набрал номер. На этот раз пациент оказался дома и, очевидно, ничуть не удивился, услышав главного врача клиники Стина. Бывший больной выдал подробный отчет о своем теперешнем психологическом состоянии, который доктор Этридж выслушал с терпением и сочувствием, делая по ходу соответствующие комментарии. Дэлглишу показалось любопытным то, с каким мастерством он вел разговор, его это даже немного позабавило. Но этот пациент не звонил в клинику в последнее время. Главный врач повесил трубку и какое-то время потратил на то, чтобы записать новые сведения в историю болезни.
— Между прочим, один из тех, кого мы вылечили. Он совсем не удивился моему звонку. Так трогательно, когда пациенты принимают как должное то, что врачи постоянно беспокоятся об их благополучии и думают о них днем и ночью. Но он не звонил. И он не лгал, я вас уверяю. Наши попытки отнимают очень много времени, суперинтендант, но, я полагаю, мы должны продолжить.
— Да, если позволите. Сожалею, но нам придется это сделать.
Однако следующий звонок оказался удачным. Сначала они думали, что вновь ничего не получится. Из начала разговора Дэлглиш понял: пациента недавно забрали в больницу, а к телефону подошла его жена. Но тут увидел, как изменилось лицо главного врача, и услышал, как тот сказал:
— Звонили? Мы знали, что кто-то звонил и пытались отследить этот звонок. Полагаю, вы слышали об ужасной трагедии, которая недавно произошла в клинике. Да, это связано со случившимся. — Он подождал, пока женщина на противоположном конце провода что-то говорила. Потом он положил трубку и быстро записал что-то в своем блокноте.
Дэлглиш не произнес ни слова. Главный врач поднял на него глаза и с не то озадаченным, не то удивленным выражением лица сказал:
— Это была жена полковника Фентона из Спригс-Грин, что в Кенте. Она звонила мисс Болем по какому-то очень серьезному вопросу приблизительно в полдень в прошлую пятницу. Она не пожелала говорить об этом по телефону, поэтому я подумал, что лучше на нее не давить. Но она готова встретиться с вами в ближайшее время. Я записал адрес.
— Спасибо, доктор, — сказал Дэлглиш и взял протянутый листок бумаги. На лице его не отразилось ни удивления, ни облегчения, но в душе он ликовал.
Главный врач покачал головой так, словно все происходящее было неподвластно его пониманию. Потом он сказал:
— Похоже, это довольно суровая старая леди, весьма церемонная к тому же. Она сказала, что будет очень рада, если вы составите ей компанию за дневным чаепитием.
* * *
В самом начале пятого Дэлглиш медленно подъезжал к Спригс-Грин. Это оказалась ничем ни примечательная деревенька, раскинувшаяся между Мейдстоунским и Кентерберийским шоссе. Он не помнил, чтобы бывал здесь раньше. Вокруг почти не было людей. Этот поселок, подумал Дэлглиш, слишком далеко от Лондона даже для тех, кто каждый день ездит на работу на электричке, и не становится в определенные времена года настолько прекрасным, чтобы туда устремились пары пенсионеров или художники и писатели, пребывающие в поиске провинциального умиротворения и спокойствия при провинциальной стоимости жизни. В большинстве домов, очевидно, жили фермеры, в их садах росли кочаны обычной капусты, зеленели побеги брюссельской, оборванной и покалеченной после последней сборки урожая. Окна были закрыты, очевидно, чтобы уберечься от коварства английской осени. По пути Дэлглиш миновал церковь, низенькая башенка и окна едва проглядывали сквозь листву окружавших ее каштанов. Церковный погост был в беспорядке, но не настолько, чтобы при взгляде на него можно было испытать отвращение. Трава между могилами была подстрижена, и явно делались какие-то попытки прополоть тропинки между ними. Отделенный от погоста высокой живой изгородью из лавра, стоял дом викария, мрачное викторианское здание, построенное с расчетом на то, чтобы вместить викторианскую семью со всеми ее ответвлениями. Затем показалась и сама зелень, в честь которой Спригс-Грин, или, если перефразировать, Зелень Сприга, и получила название, — небольшая квадратная лужайка, окруженная рядом домов, облицованных сайдингом, и с видом на необычайно омерзительные паб и бензозаправку. У «Куинз хед» находилась крытая автобусная бетонная остановка, где группка женщин удрученно ждала, пока наконец придет автобус. Они одарили Дэлглиша, проезжавшего мимо, короткими равнодушными взглядами. Весной, когда расцветают вишни в соседних фруктовых садах, благодаря их очарованию даже местечко Спригс-Грин, несомненно, становится красивым. Сейчас, однако, в воздухе ощущалась промозглая сырость, поля казались насквозь размокшими, медленная, словно траурная процессия коров, которых гнали на вечернюю дойку, растоптала обочины дороги, превратив в месиво грязи.
