— Взгляни, Даррен, как красиво. Первые георгины. А я не верила, что они расцветут. Нет, не рви! Они так чудесно здесь смотрятся. — Мальчик наклонился и уже было запустил руку в траву, но после ее слов выпрямился и сунул грязный кулак в карман.
— А разве они не пригодятся вам для БДМ?
— Для Богородицы Девы Марии у нас есть розы от твоего дяди!
«Нужно все-таки поговорить с ним, — в очередной раз подумала она. — Не пристало мне дарить Богородице ворованные цветы, если они действительно ворованные. А что, если это не так? Я оскорблю его подозрением, разрушу то, что сложилось между нами. Нет, не могу я его потерять. К тому же я ведь рискую сама заронить мысль о воровстве в его голову». На память пришли полузабытые выражения: «развращение невинного», «искушение грехом». «Нужно будет об этом подумать, — мысленно сказала она себе. — Но не сейчас, еще не сейчас».
Она нашарила в сумке ключ на деревянном колечке и попыталась вставить его в замочную скважину, но не смогла. Озадаченная, но пока не обеспокоенная, она взялась за дверную ручку — тяжелая дверь на массивных железных петлях открылась, она уже была отперта, и ключ торчал в замке изнутри. В коридоре было тихо и темно, дубовая дверь в малую ризницу, расположенная слева, плотно закрыта. Значит, отец Барнс, видимо, уже там. Но как странно, что он пришел раньше ее. И почему не включил свет в коридоре? Пока она нащупывала затянутой в перчатку рукой выключатель, Даррен вихрем пронесся мимо, направляясь к кованой железной решетке, отделявшей коридор от церковного нефа. Он любил по приходе просунуть через нее свои тонкие руки, дотянуться до ящика для пожертвований и подсвечника и зажечь свечу. Перед входом в церковь мисс Уортон обычно вручала ему десятипенсовик. Вот и сейчас она услышала тихое звяканье и понаблюдала, как он, воткнув свечку в гнездо, тянется к спичечному коробку, вставленному в медный держатель.
И именно тогда, в тот самый момент, она ощутила первый прилив беспокойства. Какое-то дурное предчувствие зародилось в ее подсознании; тревога и это смутное предчувствие, соединившись, породили страх. Едва уловимый запах, чужой, но пугающе знакомый; ощущение чьего-то недавнего присутствия, вероятная причина незапертой входной двери, темнота в коридоре… Внезапно она поняла, что произошло нечто ужасное, и инстинктивно крикнула:
— Даррен!
Он повернулся и, увидев ее лицо, мгновенно очутился рядом.
Мисс Уоррен сначала осторожно потянула, затем рывком распахнула дверь. Ее ослепил яркий свет: длинная флуоресцентная лампа, уродовавшая потолок, была включена, ее сияние поглощало слабый свет, проникавший из коридора. И мисс Уортон увидела самоё воплощение ужаса.
Их было двое, и она в первый же миг с полнейшей уверенностью осознала, что они мертвы. Комната была залита кровью. Двое мужчин, словно скот на бойне, лежали с перерезанными горлами в кровяных лужах. Она инстинктивно дернула Даррена и спрятала его за своей спиной, но было поздно: он уже все увидел. Мальчик не закричал, лишь издал отрывистый жалобный щенячий визг, но она почувствовала, как он дрожит, выволокла его в коридор, закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Ее бил озноб, бешено колотившееся сердце, казалось, провалилось куда-то вниз и, горячее, огромное, больно билось в ребра, сотрясая ее хрупкое тело и грозя разорвать его на куски. Запах, казавшийся вначале едва уловимым и неопределенным, не более чем чужеродной примесью, витавшей в воздухе, выплеснулся в коридор миазмами смерти.
Мисс Уортон стояла, по-прежнему прислонившись спиной к двери, но ни надежная опора резного дуба, ни плотно закрытые глаза не могли стереть из памяти картину ужаса. Мысленным взором она видела неподвижные тела, освещенные ярко, словно на сцене, видела еще более отчетливо, чем в тот первый миг, когда они предстали перед ее расширенными от страха глазами. Одно тело, соскользнув с низкой узкой кровати, лежало справа от двери, незряче уставившись на нее, с открытым ртом, голова была почти отделена от туловища. Мисс Уортон видела рассеченные сосуды, слипшиеся от свернувшейся крови, как скукожившиеся трубы. Другое тело неуклюже, будто тряпичная кукла, сидело, прислоненное к дальней стене. Голова опущена на грудь, по которой растеклось огромное пятно крови, формой напоминавшее детский слюнявчик. Коричнево-синяя шерстяная шапка съехала набок, прикрыв правый глаз; левый смотрел на мисс Уортон, исполненный жуткого знания. Казалось, ничего человеческого не осталось в этих изуродованных телах, все вытекло вместе с кровью: жизнь, индивидуальность, достоинство. Они больше не были похожи на людей. И повсюду кровь. Мисс Уортон казалось, что она сама утопает в крови. Кровь стучала в ушах, булькала в горле, словно рвотная масса, пузырьками билась в ее опущенные веки. Картина смерти, которую она была не в силах прогнать, плавала перед ней в кровавом водовороте, то распадаясь, то складываясь вновь, но неизменно утопая в крови. Потом она услышала голос Даррена и почувствовала, что он тянет ее за рукав.
— Надо сваливать отсюдова, покуда легавые не заявились. Пошли! Мы ничего не видели, ничего! Нас тут не было.
Он взвизгивал от страха, вцепившись в ее руку. Его грязные ногти, острые, как зубы, сквозь тонкий твид больно впивались ей в кожу. Она осторожно разжала его пальцы и заговорила, сама удивившись спокойствию своего голоса:
— Вздор, Даррен. Разумеется, никто нас не заподозрит. А вот если мы убежим… это будет выглядеть подозрительно.
Она потащила его по коридору.
— Я останусь здесь, а ты беги за помощью. Нужно запереть дверь. Сюда никто не должен входить. Я подожду, а ты приведи отца Барнса. Знаешь, где находится дом священника? Угловая квартира в том здании на Харроу-роуд. Он знает, что делать. Он позвонит в полицию.
— Но вы не можете оставаться здесь одна. А если он еще тут, в церкви, наблюдает и ждет? Нам надо держаться вместе. Понимаете?
Властность детского голоса смутила ее.
— Нет, Даррен, это неправильно, нельзя оставлять их. Мы не можем оба уйти. Это было бы, ну… бессердечно, что ли, неправильно. Я должна остаться.
— Глупости. Вы ничего не можете сделать. Они же мертвые, окоченели уже. Вы же сами видели.
Он быстро провел ребром ладони по горлу, закатил глаза и захрипел. Звук получился до ужаса правдоподобным, словно кровь хлынула у него горлом.
— Не надо, Даррен, — закричала она, — пожалуйста, прекрати!
Он тут же принял смиренный вид, взял ее за руку и сказал уже спокойнее:
— Лучше пойдемте вместе к отцу Барнсу.
Она посмотрела на него жалобно, будто это она была ребенком.
— Ну, если ты так считаешь…
Воодушевленный, он снова почувствовал свое превосходство. Маленькое тельце даже приосанилось.
— Ага, считаю. Идемте со мной. — Мальчик был перевозбужден. Она догадывалась об этом по его срывавшемуся на дискант голосу, по блеску в глазах. Шок прошел, и стало ясно, что ребенок не слишком расстроен. Глупо с ее стороны полагать, будто она была обязана оградить его от жуткого зрелища. Приступ страха объяснялся, видимо, предстоящим приездом полиции, но и он прошел. «Воспитанный на вечно мелькающих перед глазами картинах насилия, мог ли Даррен отличить их от реальности?» — подумалось ей. Вероятно, в том, что, защищенный своей невинностью, он не в состоянии это сделать, было некое милосердие. Он обнял ее за плечи тонкой рукой и повел к выходу, а она оперлась на него, ощутив его острые кости.
