Она говорила бессвязно, шепча слова в ухо Ма-стерсону при каждой подходящей возможности, но при этом не сбивалась ни с дыхания, ни с такта. У нее на все хватало энергии. А вот Мастерсон уже начал выдыхаться. Еще один проход с вращением партнерши, переходящий в dore и заканчивающийся променадом щека к щеке. А эта чертова кукла ни разу не сбилась с шага. Да, старушка здорово вышколена, даже если ей недостает природной грации и изящества.
— Значит, вы понадеялись, что он, в обмен на ваше сообщение, может урезать свой гонорар?
— Он не поверил мне. Говорил, что Мартин бредил и ошибался и что он готов поручиться за каждую из сестер. Однако снизил счет на пятьдесят фунтов.
Она сообщила об этом с мрачным удовлетворением. Мастерсон был удивлен. Даже если Куртни-Бригс поверил ее рассказу, то он не видел причины, по которой хирург должен был уменьшить свой гонорар. Он не отвечал за наем и подбор персонала, и ему не о чем было беспокоиться. Неужели он мог поверить этой истории? Ясно одно — он никому ничего не сказал, ни председателю совета клиники, ни Матроне. Возможно, это правда, что он мог поручиться за каждую из сестер, а скинув пятьдесят фунтов, просто хотел проявить великодушие и успокоить расстроенную женщину. Однако Куртни-Бригс не произвел на сержанта впечатление человека, способного поддаться шантажу или уступить хотя бы пенни из того, что он считал принадлежащим себе по праву.
Тут музыка оборвалась. Мастерсон победоносно улыбнулся миссис Деттинджер и повел ее к столику. Аплодисменты провожали их до тех пор, пока они не уселись на свои места, и оборвались лишь при появлении лоснящегося типа, который объявил следующий номер. Мастерсон оглянулся в поисках официанта и поманил его пальцем.
— Иу что ж, — обратился он к своей партнерше, — неплохо получилось, а? Если вы будете и дальше вести себя хорошо, то я, может, даже отвезу вас домой.
И он сдержал свое обещание. Они уехали довольно рано, однако квартиру на Бейкер-стрит он покинул, когда было уже далеко за полночь, К тому времени он убедился, что выведал у миссис Деттинджер все известные ей подробности. Когда они добрались до ее дома, она сделалась сентиментальной и слезливой, что явилось, решил он, результатом одержанного ею триумфа и выпитого джина. Весь остаток вечера он заботливо угощал ее, но не в таком количестве, чтобы напоить ее до чертиков, однако вполне достаточном, чтобы она оставалась податливой и болтливой. Их совместное возвращение стало сущим кошмаром, который еще более усугублялся насмешливыми взглядами бывалого таксиста, везшего их от танцевального зала до стоянки у Южного мола, и неодобрительной встречей портье в Сэвил-Меншс. По прибытии Мастерсону пришлось утешать и успокаивать миссис Деттипджер. Он сварил для нее черный кофе на невероятно запущенной кухне — на кухне неряхи, подумал он, — отыскав еще один повод для своей неприязни к этому чучелу, — и, передав ей чашку, принялся заверять ее, что, разумеется, он ее не оставит, что позвонит в следующую субботу и что теперь они будут постоянными партнерами. К полуночи сержант вытянул из нее все, что ему хотелось узнать о карьере Мартина Деттинджера и о его пребывании в клинике Джона Карпендера. О самой больнице она могла сообщить немногое. За ту неделю, что Мартин лежал там, она редко навещала его. А какая была бы от этого польза? Все равно она ничем не могла бы помочь мальчику. Большую часть времени он находился без сознания, а когда приходил в себя, едва узнавал ее. За исключением того случая, разумеется. Она-то надеялась, что он станет утешать ее, а он лишь смеялся каким-то странным смехом и говорил о Ирмгард Гробель. Он рассказывал о ней и раньше. Ей уже надоело слушать одно и то же. Умирая, он должен был подумать о матери. Ведь для нее было настоящим кошмаром сидеть рядом и наблюдать, как он умирает. А она такая чувствительная. Больницы всегда ее расстраивали. Нет, покойный мистер Деттипджер тоже не понимал, какой она была чувствительной натурой.
Похоже, бедный покойный мистер Деттинджер много чего не понимал, например, ее сексуальных запросов. Мастерсон слушал историю ее замужества без всякого интереса. Это была банальная история неудовлетворенной жены, подкаблучного мужа и несчастного, ранимого ребенка. Сержант не испытывал к ней пи малейшей жалости. Он не слишком интересовался людьми. Он подразделял их на две большие группы — на законопослушных граждан и на преступников, и та непрестанная война, которую он вел против последних, приносила ему личное удовлетворение. Но его интересовали факты. Ему было хороню известно, что если кто-то побывал на месте преступления, то там должны оставаться вещественные доказательства или, наоборот, что-то должно пропасть. А работа детектива именно в том и заключалась, чтобы отыскать эти доказательства. Он знал, что отпечатки пальцев еще никогда не лгали и что людям свойственно совершать опрометчивые, иррациональные поступки, виновны они или нет. Знал он и то, чего стоят факты в суде и что люди могут подвести. Он также знал, что мотивы могут быть совершенно непредсказуемыми, хотя был достаточно честен с самим собой, чтобы признавать причины своих собственных поступков. В тот самый момент, как он раздвинул ноги Джулии Пардоу и овладел ею, он сразу же понял, что этот акт, яростный и крайне экзальтированный, в каком-то смысле направлен против Делглиша. Хотя не смог бы объяснить почему. Он даже не стал бы пытаться это сделать. Тогда как в отношении девушки все было предельно ясно — это был преднамеренный акт его личного возмездия.
— Почему-то считается, что рядом с умирающим мальчиком должна находиться его мать. Но это так ужасно — сидеть рядом и слушать его жуткое дыхание, сначала еле слышное, потом страшно громкое. Разумеется, ои лежал в отдельной палате. Отсюда и счет. У него не было медицинской страховки. Должно быть, другим больным в отделении было слышно, как он дышит.
— Дыхание Чейна-Стока, — сказал Мастерсон. — Оно появляется перед самой смертью.
— Они должны были с этим что-то сделать. Меня это безумно расстраивало. Эта сиделка, что все время находилась рядом, должна была что-то предпринять. Ну хоть что-то. Думаю, она выполняла свои обязанности, но на меня ей было наплевать. В конце концов, живым тоже необходимо хоть какое-то внимание. Чем она еще могла помочь Мартину?
— Это была сестра Пирс. Та, что умерла.
— Да, я помню, вы говорили мне. Значит, она тоже умерла. Я только и слышу, что о смерти. Она словно преследует меня. Как вы назвали такое дыхание?
— Чейна-Стока. Оно является признаком того, что человек вот-вот умрет.
— Им следовало что-то предпринять. И она тоже так дышала перед смертью?
— Нет, она кричала. Ей влили в пищевод дезинфицирующий раствор, который выжег ей все внутренности.
— Не желаю ничего об этом слышать! Не хочу больше этого слушать! Поговорите со мной о танцах. Ведь вы придете в следующую субботу, да?
И она завела ту же пластинку. Ему это надоело; он почувствовал усталость и, наконец, даже страх. Ощущение триумфа от того, что он добился желаемого, угасло; теперь остались лишь раздражение и неприязнь. Слушая ее болтовню, ои прокручивал в своем воображении сцеиу жестокого убийства. Несложно представить, как случаются подобные вещи. Подходящая кочерга. И это глупое лицо превращается в кровавое месиво. Удар за ударом. И еще. Дробятся кости. Потом хлещет кровь. Настоящий оргазм ненависти. Представляя себе все это, сержант обнаружил, что начал тяжело дышать. Ласково взяв женщину за руку, он сказал:
