«Что делать? Может, вернуться?» — в панике подумала она. Сзади вскрикнул Рохля, кто-то зажег фонарик, несмотря на ее запрет. Седой, Рохля, Сергей торопливо подошли к ней, настороженно оглядываясь назад. Кажется, возвращаться было уже поздно, их окружали. Загоняли, как зверей.
Переход в южный зал Третьяковской был совсем близко. Но черные тени — еще ближе.
Внезапно Седой вскрикнул, но прежде, чем Кошка успела отреагировать, все уже было кончено: на полу у его ног скорчилось жуткое существо с выпученными глазами и неестественно вывернутыми суставами. Седой брезгливо вытер окровавленный нож об его лохмотья. Кошка вдруг наклонилась, непонятно зачем. Буркала уставились на нее. Раздались невнятные звуки. Странное создание было еще живо.
— Добей его, — брезгливо скомандовал Седой, тяжело дыша.
Но Кошка прислушивалась.
— Рас-с-с… Рас-ска-жи, — с усилием непослушным языком выговаривало создание, — ей рас-ска-жи… На-та-ше… по-жа-луй-ста…
— Расскажу! — твердо сказала Кошка. Она понятия не имела, кто такая Наташа и что ей нужно рассказать, но готова была обещать что угодно, если такая малость могла облегчить этому бедолаге переход в другой мир. Ему и так очень не повезло, лежачего не бьют.
— Бли-же, — выговорило создание с усилием. — Сю-да, ко мне.
Она опустилась рядом на колени, вглядываясь в то, что когда-то было человеческим лицом. Он еще что-то пробормотал свистящим шепотом — ей сначала показалось, что она ослышалась.
— Ты — кош. Кош-ка.
И тут она тоже его узнала. Ей случалось встречать его на Китай-городе тогда еще, в прежней жизни. До того, как она стала изгнанницей и убийцей. Это был один из тех уродов, которые травили ее как мутантку, существо низшего сорта. Как же могла с ним произойти такая перемена? Ведь времени с тех пор прошло не так уж много.
— Ты — Кош-ка. Тебя нет. Ты умер-ла, — с усилием выговаривали посиневшие губы.
— Чего ты с ним возишься? Прикончи его! — требовал Седой, но сам, к счастью, старался держаться в стороне от жуткого создания. Иначе он мог бы услышать его слова. И понял бы, какую нашел себе проводницу.
Умирающий еще что-то бормотал. Наверное, считал ее погибшей — а она жива. А вот ему скоро конец. «Так тоже бывает, — подумала она. — Еще недавно ты мнил себя сильным и издевался над слабыми, и вдруг мы поменялись местами. Теперь я смотрю, как ты подыхаешь в грязи. Но теперь я не держу на тебя зла. Ты и так получил сполна…»
— Ведь-ма… Все умрут там, — пробормотал лежащий, и лицо его искривилось то ли предсмертной гримасой, то ли злорадной улыбкой. Неизвестно, что теперь творилось в его полуразрушенных мозгах.
— Добей его, чего ты ждешь?! — закричал Седой. Жуткое создание вздрогнуло и вытянулось.
— Все уже, — сказала Кошка, — отмучился. И между прочим, меня учили, что каждый грязную работу за себя делает сам.
— Слишком ты умная стала! — буркнул Седой. — Кто нас вообще в этот гадюшник привел, а?
Назревавшую ссору прекратил раздавшийся одновременно с разных сторон не то стон, не то рык. Путешественники попятились, освещая пространство вокруг себя фонариками и наставив автоматы на темные сгустки. Твари не спешили выбираться на освещенное пространство. Кошка рванулась к ступенькам перехода и тут вспомнила наконец, о чем толковал часовой. Переход из северного зала Третьяковской в южный завален из-за этих вот жутких созданий, которые обосновались здесь. Черт, придется все-таки через Новокузнецкую, по-другому не получится!
— Туда! — крикнула она спутникам, указав в конец зала, в сторону эскалатора, ведущего к Новокузнецкой.
Сзади грохнуло несколько выстрелов — это Седой решил вразумить обитателей станции. Одна из его пуль явно попала в цель — послышался болезненный скулеж, перешедший в глухое ворчание. А затем раздались звуки, от которых Кошку передернуло — хруст, чавканье, жадное урчание. Стая быстро утешилась — теперь она пожирала останки собрата. Вдруг раздался нечеловеческий вой, полный муки, который тут же оборвался. Кажется, кого-то поедали живьем.
Путешественники, не помня себя, промчались вверх по небольшому эскалатору. Подбежав к решетке, увидели за ней двоих братков, настороженно глядевших в их сторону. Седой торопливо протянул пригоршню патронов. Кошка нарочно держалась в стороне.
— Ну, вы дурные, — сказал караульный, не торопясь открывать. — Тут уже давно мало кто шляется, только самые отчаянные. Умные люди нашу юдоль скорбную стороной обходят. Чего пришли-то? Откуда идете?
— С Октябрьской. Купить кой-чего нужно… — неопределенно пробормотал Седой.
— А-а! — гнусно осклабился охранник. — Видно, очень приперло, коли даже морлоков не побоялись. Да, я слыхал, вроде, что на Ганзе теперь дурь продавать запретили. Ну, у нас все найдется, только патронов отсыпай. Да вы уж не первые — приходили уже к нам за этим. Только двоих по дороге сожрали, — и он захохотал, очень довольный.
— Открывай скорей! — крикнул Седой, нервно оглядываясь.
— Экий ты быстрый. За проход по пять патронов с носа. И еще пять за беспокойство.
«Думают, что мы дури хотим прикупить. Ну, так даже лучше», — подумала Кошка. Седой, не споря, торопливо отсыпал патронов. Чувствовалось, что в душе он давно уже проклинает Рохлю с его безрассудной затеей. Да и сам парень выглядел притихшим. Лицо его, обычно бледное, теперь и вовсе стало белым как мел. Казалось, он наконец осознал, чем может обернуться их поход.
Лязгнул замок, и они очутились в тамбуре. Охранник уже возился со следующей решеткой, и через минуту отряд очутился на станции.
* * *
В первый момент Кошка чуть не ослепла от яркого света, а по ее чутким ушам ударил гомон торговцев, расставивших свои лотки на левом пути, прямо на шпалах. Спускаясь по ступенькам, путники видели сверху многочисленные палатки и навесы. Кошка уже не первый раз была на этой станции и каждый раз поражалась ее тяжеловесному великолепию — бежевый мрамор с коричневыми прожилками, массивные колонны, широкие квадратные арки, мозаичные вставки на потолке. Впрочем, Кошке они не очень нравились. Изображенные на этих мозаичных картинках люди указывали друг другу на различные предметы с таким видом, будто догадывались, что на них смотрят со стороны. Особенно хороши были широкие белые мраморные скамьи — таких она нигде в метро больше не встречала. Сиденья-то были обычными, деревянными, а вот каменные спинки уходили высоко вверх и там загибались завитушками. Одна старуха рассказывала Кошке, что скамейки эти будто бы утащили из какого-то разрушенного храма.
Несмотря на все великолепие, станция выглядела грязноватой и замусоренной, на мраморных скамьях сидели размалеванные полуобнаженные девицы, а поблизости прохаживались сутенеры. Некоторые девчонки стояли возле палаток, пытаясь заманить клиентов.
Не следовало задерживаться здесь — нужно было попасть в южный зал Третьяковской, откуда туннель вел на Китай-город. Но Рохля, забыв, наверное, зачем он сюда пришел, уставился на одну из девиц, раскрыв рот. «Конечно, на Красной Линии ты, небось, не видал таких», — усмехнулась про себя Кошка. Сама-то она, можно сказать, выросла в этой обстановке. Для нее это был мир, привычный с детства. С некоторыми из девиц на Китай-городе она даже была в неплохих отношениях — те просили ее постирать, а взамен подкармливали вкусностями, когда удавалось раскрутить клиента.
