— Ладно, — вздохнула я. — Будем считать, что
поговорили. Знаешь, что я думала, слушая тебя? Вот ты злишься, а я совершенно
не уверена в том, что ты не пудришь мне мозги. Ты в игре и с легкостью
используешь меня, если решишь, что тебе это на руку. Скажи на милость, чем ты
лучше того же Лукьянова? Ничем. Тошнит меня от вас, ребята: от него, от тебя,
от Деда. Великие стратеги, мать вашу. Катись к своей грудастой, она залижет
твои душевные раны.
— Она-то здесь при чем? — усмехнулся он.
— Она ни при чем, это точно.
— Только не говори, что тебя волнует, с кем и как я
провожу время.
— Меня не волнует. Теперь все?
Я поднялась из-за стола, и он поднялся, пошел к двери. Я
отвернулась, не желая его видеть.
— Удачи, дорогая, — со злостью сказал он.
— Всего доброго, — отозвалась я. Он схватил меня
за плечо, резко дернул, поворачивая к себе. Я никогда его не видела таким.
Бледное лицо, губы кривятся, в глазах тоска. Не очень-то я пуглива, но тут
вдруг испугалась. — Уходи, — сказала я просительно, голос мой
дрогнул. Он толкнул меня к стене, схватил за руки, больно сжал. — Ладно,
двинь мне по физиономии и считай, что справедливость восторжествовала.
Еще не договорив, я поняла, что взяла неверный тон, и это
привело его в бешенство. Он прижал мои руки к стене, навалился на меня всем
телом и смотрел в глаза. В таком состоянии проще убить, чем отпустить, это я
знала.
— Никого я не любил так, как тебя, я даже не знал, что
так бывает, — медленно произнес Тагаев, а у меня мороз пошел по коже. Я
сжала зубы и зажмурилась. — Смотри на меня, — зло сказал он.
— Да пошел ты к чёрту, — не выдержала я. А дальше
начался кошмар.
— Обязательно, — хмыкнул Тагаев, — только
чуть позже.
Он схватил меня за волосы и толкнул к столу, я налетела на
стул, он упал, а я схватилась за стол, чтобы удержаться на ногах. Тагаев
навалился сверху, стиснув мне горло левой рукой так, что стало трудно дышать.
Я всегда была уверена, что в подобной ситуации смогу
постоять за себя, но сейчас вдруг на меня накатила страшная слабость. Хотелось
зареветь и орать от отчаяния, от того, что в этом мире все не так и все не
правильно, и два человека не способны понять друг друга, точно говорят на
разных языках, и думают, и чувствуют по-разному, и ничего нет, кроме ненависти.
— Прекрати, ради бога, прекрати! — крикнула я, но
он, конечно, не слышал. Он не чувствовал боли, он вообще ничего не чувствовал,
кроме желания все растоптать, вогнать в грязь.
Мой бедный пес заливисто лаял, поглупев от беспокойства,
потому что не мог понять, какая муха нас укусила, почему мы орем друг на друга,
почему я реву, пытаясь освободиться, ведь он считал Тагаева другом. '
— Сашка, уйди отсюда! — крикнула я, потому что мне
было стыдно перед своей собакой.
Тагаев порезал руку разбитой чашкой, но даже не заметил
этого. Кровь хлестала из раны, ее пятна были на моей груди, бедрах, лице. Меня
тошнило от отвращения и ужаса, и когда все кончилось, у меня не осталось сил
даже для того, чтобы подняться. Пес больше не тявкал, он жалобно выл, забившись
в угол, и смотрел оттуда на меня огромными глазами, в которых было страдание.
Это привело меня в чувство. Пошатываясь, я пошла к двери,
Тимур стоял возле раковины, держал руку под струей воды, щека его нервно
дергалась.
— Ты скотина, Тагаев, — сказала я, бог знает
откуда взявшимся спокойствием. — Ты напугал мою собаку.
Я закрылась в ванной, встала под душ, вздрагивая всем телом.
И только теперь заревела, уже от обиды, от неизбежности что-то изменить и
исправить. Горячие струи били мне по лицу, а я терла его, жалобно всхлипывая.
Надела банный халат, вытерла лицо полотенцем и взглянула на себя в зеркало.
Увиденное мне очень не понравилось.
— Нечего строить из себя девочку, — нахмурилась
я. — Переживешь.
Я причесалась, смазала лицо кремом. Спасительную
безопасность ванной покидать не хотелось, хотя была уверена, что Тагаев уже
покинул квартиру. Вряд ли ему приятно видеть мою физиономию. Теперь я всегда
буду напоминать ему о совершенной подлости. Подлость, она всегда подлость, как
ни крути.
Я открыла дверь и увидела Сашку. С разнесчастным видом он
метался по холлу.
— Иди сюда, пес, — позвала я. Он подбежал
вперевалочку, я хлопнулась на коленки, и Сашка ткнулся влажным носом в мои
руки. — Хороший мой, хороший, — приговаривала я. — Все
нормально, все хорошо.
Я повернула голову и увидела Тагаева, он стоял в дверях
кухни, лицо, точно булыжник.
— Ты еще здесь? — удивилась я.
Он развернулся, пошел к холодильнику, достал початую бутылку
водки, чудом оставшуюся после наших последних посиделок с Вешняковым, долго искал
стакан, хлопнул дверцей шкафа, схватил чашку и налил водки. Руки у него
дрожали, он запустил бутылку в стену, осколки полетели по всей кухне. Залпом
выпил, жадно, точно воду. Меня при виде этого перекосило. Он бросил чашку в
мойку.
— Сама напросилась, — сказал зло.
— Извини, — усмехнулась я и пошла за пылесосом.
— Куда ты? — рявкнул он, точно я собралась
нарушить государственную границу.
— Надо убрать здесь, иначе собака порежет лапы.
Я открыла шкаф-купе, где у меня стоит пылесос. Тагаев
подошел сзади. Он молчал, привалившись плечом к шкафу.
— Ты… — пробормотал он невнятно.
— Я помню: сама напросилась. А ты наглядно
продемонстрировал, кто тут принимает решения, а кому следует помалкивать. Не
зря мускулатуру накачивал. Может, и мне стоит железо потягать, потренируюсь как
следует, глядишь, набью тебе морду.
Я вернулась в кухню, прислушиваясь к тому, что происходит в
холле. Через минуту он заглянул в кухню, уже в ботинках и куртке.
— Твоего Лукьянова подставил Дед. Не одному мне он
занозой в заднице. Будь осторожной, у тебя на хвосте очень шустрые
ребята. — Повернулся и ушел. Через несколько секунд хлопнула входная
дверь. Я плюхнулась на стул, забыв про пылесос.
— Он врет, — сказала я громко, чтобы слышала моя
собака. — Этого не может быть.
Допустим, Дед действительно не жалует Лукьянова, но если
Тагаев сказал правду, тогда выходит, что Дед знал о готовящемся убийстве, а
такого быть не может, раз он делал ставку на Никитина. Рассчитывал на то, что
Лукьянова схватят во время покушения? Если так, то он здорово просчитался.
Никитин мертв, а Лукьянов гуляет на свободе. Пока.
